Александр Шик
Родился в 1945 году. Доктор физико-математических наук, автор около 400 статей и нескольких книг по физике твердого тела и наноэлектронике. Коренной петербуржец, более 30 лет работал в Физико-Техническом Институте им. А.Ф. Иоффе РАН. С 1998 года – профессор университета Торонто, а с 2019 года преподает физику и химию школьникам старших классов.
Поэтическими переводами с английского занимается лишь последние несколько лет. Среди переводимых авторов – Роберт Фрост, Редьярд Киплинг, Уильям Йейтс, Роберт Сервис, Огден Нэш, Арчибальд Лэмпман. Опубликовал книгу “Limericks/Лимерики” (изд.Парус, Торонто, 2013), печатался в журналах «Новый Свет», «Эмигрантская Лира», "Литературный Европеец", в сборнике "День русской зарубежной поэзии 2021". Лауреат премии им. Э. Хэмингуэя (2017).
Переведенные авторы
Роберт Уильям Сервис -Robert William Service
-
ИЗ КНИГИ "A BOY'S WILL"
-
ИЗ КНИГИ "NORTH OF BOSTON"
-
ИЗ КНИГИ "MOUNTAIN INTERVAL"
Джозеф Редьярд Киплинг - Joseph Rudyard Kipling
Арчибальд Лампман - Archibald Lampman
Уильям Батлер Йейтс - William Butler Yeats
Эдвин Джон Пратт – Edwin John Pratt
ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ
Ну почему из всей семьи
Я первый облетевший лист?
Еще ровесники мои
Не закружили с ветки вниз.
Их тоже вскоре ждет земля,
Но почему же первый я?
Ну почему я всех поздней
Покину этот голый сук?
Я здесь дрожал с весенних дней,
Устал, хочу спастись от вьюг,
Опасть, забыться в зимнем сне,
Пригрев улитку на спине.
Когда за много зимних дней
Мир скроет шуба снеговая,
Мы. листья, спрячемся под ней
И, без печали истлевая,
Преобразимся в перегной,
Чтоб братьев выкормить весной.
СЕРДЦЕ СЕВЕРА
Когда б в бродяжьей моей судьбе
Прерваться тропе ни пришлось бы,
Будет, дружище, просьба к тебе,
Одна только будет просьба:
В клочке земли меж каменных плит,
Где нет ни конных, ни пеших,
Просторным северным небом укрыт,
Звездой одинокой утешен,
Под серым камнем с парою строк
От тех, кто меня любили,
Хочу лежать одинок, одинок,
С одной сосной на могиле,
Где ветер северный ветви рвет.
Я, жизнью бродяжьей гонимый,
Теперь улягусь, слушая ход
Вечности, катящей мимо.
ЛЮБОВЬ И ДОМ
Любовь и дом – лишь пара слов,
Десяток букв, но это те,
Что служат символом основ
В простой и нежной полноте.
И в звуках ангельских речей,
В мир посылаемых с добром,
Слов не найти светлее чем
Любовь и дом.
И ты попробуй назови,
Чья на земле важнее роль:
Как горько в доме без любви,
Любовь без дома - часто боль.
Нет! Им раздельно нет пути,
Идти стараются вдвоем.
Ты в жизни должен их найти,
Любовь и дом.
Любовь и дом покуда есть,
Пускай ты беден – не беда
И вторить музыке с небес
Ты не устанешь никогда!
Я слушать ангелов готов
И твердо знаю об одном,
Что нет светлее этих слов:
Любовь и дом.
ПРЕДСТАВЬ!
Представь – в ночи мерцанье звезд
И, освещенный ими,
Кусок гранита, сер и прост,
Твое на камне имя.
Идут сквозь ночь ступеньки строк
Посмертного изданья.
Вся твоя жизнь – один толчок
У пульса мирозданья.
Порою дар, порой удар,
Смех, чтоб не выдать крика.
Порой просчет, порой почет...
И камень в звездных бликах.
МОЯ МАДОННА
Я девку с панели привел в обед,
Бесстыжа, но хороша!
Ее – на стул, а сам – за мольберт
И начал с карандаша.
Сменил ей во взгляде порок на покой,
Дитя у груди дописал.
Она бы и вправду могла быть такой,
Будь к ней добрей небеса.
Смеясь над портретом, ушла она,
А критик, зайдя потом,
Сказал, что неплохо отображена
Святая Мария с Христом.
Ну что ж, я добавил к рисунку нимб
И продал успешно портрет.
Молиться, кто хочет, может пред ним
В церкви Saint-Honoré.
ПОКАЯНИЕ
«Покайся» - церковь учит нас,
И будет грех отпущен,
Открыв в любой, хоть смертный, час
Дорогу к райским кущам.
Мне с этой мыслью по пути:
Я грешно жил, но все же,
Коль душу так легко спасти,
Покаюсь я ... но позже.
А позже – заново грешу
У жизни в круговерти
И с покаяньем не спешу,
Не зная страха смерти.
И кто греховней жизнь ведет
(На радость силам ада),
Тот больше выиграет от
Божественной награды.
Я не молю грехи простить,
Хоть праведником не был,
Но все ж хочу не пропустить
Последний рейс на небо.
ПОЛЕГЧЕ, ПАРЕНЬ
Я шел на ринг, был глуп и смел
В те девяностые, во Фриско,
Пятерку с раунда имел
И рвался в бой на грани риска.
Когда ж я голову терял,
Шел напролом, как бык, упершись,
Майк-секундант мне повторял:
«Полегче, парень, дольше стерпишь.»
Потом Юкон – в пургу идти.
Сказали парни: «Если худо,
Слабейший падает в пути.»
И я решил – не я им буду.
Я был без сил уже совсем,
Но полз вперед сквозь снег и стужу.
«К чертям! – кричал старатель Сэм –
Полегче, мальчик, дольше сдюжишь!»
Пусть ты прошел сквозь тьму годов,
Пусть отмотал десятков восемь,
Твой час придет и будь готов,
Что с Богом встретиться попросят.
Иди на встречу не спеша,
Не торопись урвать побольше.
Не суетись, замедли шаг,
Полегче, друг, протянем дольше.
МАЛЬЧИШКА-БОГ
Мальчишка-бог подконтрольный мир
С небес глазами обшарил.
Земля белела сквозь дальний эфир
Словно для гольфа шарик.
В раю веселых занятий нет,
От скуки дохнут и боги.
За вожжи схватил он одну из комет
И вниз по звездной дороге.
Мальчишка-бог припустил сильней
И, облака пронзив,
Плюхнулся в лужу, где пара свиней
Блаженствовала в грязи.
Он криком выразил радость свою
И в луже лежал на спине,
Жалея, что нету грязи в раю,
А также нету свиней.
Мальчишка-бог, позабыв свой чин,
Грязь месил босиком;
Пел и смеялся без всяких причин
Заливистым тенорком.
Пока, наконец, устав бушевать,
Грязь аккуратно смыл
И, превратившись в бога опять,
В небо обратно взмыл.
Мальчишка-бог в небесной родне
Командует ходом планет
И входит со старшими наравне
В Высший Контрольный Совет.
Но о властителях божьих сил
Он размышлял не раз:
«Тот ли мудрейший, кто не месил
Со свиньями в луже грязь?»
ИЗ РЯДА ВОН
Есть в мире порода особых людей,
Дом и покой – не для них;
Бродяжат они по земле и воде,
Раня сердца родных.
Тайгою идут, бороздят океан,
Врубаются в горный лед;
Проклятая кровь кочевых цыган
Им отдыха не дает.
Идут без устали где трудней,
Каждый силен и смел,
Но устают от рутины дней
Без новых, рисковых дел.
Они говорят: «Колею найти,
А дальше – рубись наповал!»
И рубят, хоть новый шаг на пути -
Это новый провал.
Каждый не хочет плестись в хвосте,
Но забывает он,
Что есть упорные, тихие, те,
Кто выиграют марафон.
А лучшие годы уже пронеслись,
Кануло время побед,
И вспыхнет однажды трезвая мысль
О том что надежды нет.
Он проиграл, упустил свой фарт,
Жизнь подшутила над ним:
Сделал полдела, начав свой старт
И кончив этим одним.
Ха! Победить он вовсе не мог,
Слабак, каких легион,
Скиталец, летун с головы до ног,
Из ряда вышедший вон.
СКЕПТИК
Я в Санту верить перестал
К семи годам, признаться,
А веру в торжество Христа
Утратил в девятнадцать.
Мне не нужны они теперь
И лишь понять осталось:
Что было худшей из потерь –
Господь иль Санта Клаус?
НЕЗАБЫТОЕ
Я знаю сад, где лилий тихий свет,
Где в солнечных лучах идет она,
Как лилия, изящна и стройна,
И синью неба взгляд ее согрет.
Я знаю зябкий, сумрачный чердак,
Где он упрямо строит нитки строк,
Взгляд поднимая к звездам, как пророк,
Когда уж букв не различить никак.
Те двое друг от друга вдалеке
(За океан дорога в много дней),
Но чудо: он средь лилий вместе с ней
И с ним она на пыльном чердаке.
ТВОИ СТИХИ
Впустить в себя мои стихи
Ты сможешь, ощутив
Среди словесной шелухи
Твой собственный мотив,
И, бледный стих перекроя,
Такой узор вплести,
Что станет лирика моя
Твоей почти.
Я – подмастерье красоты,
Мой незатейлив стих,
Унылы строчки – это ты,
Кто оживляет их.
Ты придаешь дыханье им,
А рифмы – лишь канва...
Звучат под именем моим
Твои слова.
И, будто чувствуя родство
Всему, что я пою,
Ты вносишь в строчки волшебство
И музыку свою.
В них отблеск славы, зведный свет,
Манящий с высоты...
В стихах твой почерк, профиль, след –
Их пишешь ты.
ЗЕМЛЯ ЗА ЧЕРТОЙ
Ты слышал о той Земле за Чертой,
Что, спрятавшись в облака,
Упрямо зовет под свой небосвод
Из вечного далека.
Сбросить зовет поклажу забот,
И выбравших путь непростой
Тропа и седло, река и весло
Ведут к Земле за Чертой!
Когда-нибудь ты глядел с высоты
В предрассветную даль,
Чтобы в конце увиделась цель,
Которой годы отдал?
Казалось на миг – всего ты достиг
И овладел высотой,
Но в звездной пыли, сияя вдали,
Дразнит Земля за Чертой.
Земля за Чертой, будь вечной мечтой
Для тех кто всегда в пути,
Будь ночью и днем сигнальным огнем,
Не дай им с тропы сойти.
Намечен маршрут насмешливо-крут,
Ведь зрелости чужд покой;
Тропа нелегка к недоступной пока
Манящей Земле за Чертой.
БЕЗ ТРОПЫ НАЗАД
Я в путь горчащий соберусь
Без проводов и слез,
С натугой поднимая груз,
Что раньше с песней нес.
И не зовет за горизонт,
Крутых дорог азарт.
Через года иду туда,
Где нет тропы назад.
Случалось мне на риск идти
Рассудок очертя.
Порою к Богу шли пути,
Порой ко всем чертям.
Но тщетный труд – менять маршрут,
Когда сгорел закат.
Пришел черед идти вперед,
Где нет тропы назад.
Прощай же, мир друзей, врагов,
Улыбок и гримас.
Скрывает их ночной покров
Уже в последний раз.
Сил больше нет, но Божий свет
РаспознаЮт глаза...
Спокоен будь, пускаясь в путь,
Где нет тропы назад.
БЕССТРАШНЫЙ ПОИСК
Зачем сквозь ужас льдов и скал
К вершине лезть?
Зачем же гибли, кто дерзал
Брать Эверест?
Бесстрашный Мэллори*) сказал:
«Ведь он же есть».
Зачем нас боль и страсть влечет
Рискнуть собой?
Зачем угроз не брать в расчет,
Борясь с судьбой?
«Мы не за деньги и почет
Уходим в бой».
Зачем смертельный риск зовет
За край земли?
Зачем, набрав лихой народ
На корабли,
Рискнули Кук, Колумб, Кабот,
Без карт, но шли?
Зачем переступать порог,
Где гроз не счесть,
И поиск гибельных дорог
Считать за честь?
Чтоб новый Мэллори изрек
«Они же есть».
*) Легендарный британский альпинист, погиб в 1924 году при третьей попытке покорить Эверест.
ПРИЯЗНЬ
Язык мой прост : прочтя лишь раз,
Поймете из нехитрых фраз
Все без труда.
Легко общаюсь с кем хочу,
А что ругаюсь чересчур –
Пожалуй, да.
Да, у меня чего-то нет,
Чем славится иной поэт,
Все так, но пусть
Не я завидую ему,
А он покою моему –
Я вверх не рвусь.
Мне плоть из глины создана
И трудный путь с людского дна
Проделан мной.
Поэт обводит взором высь,
А я смотрю, нахмурясь, вниз –
Я весь земной.
В одном я точно не ровня
Тем, кто с Парнаса на меня
Глядят кривясь:
Мне ближе труд людей простых,
Тянул я лямку среди них,
И, может, вызовет мой стих
В душе приязнь.
МОЯ РАБОТА
Есть работенка для меня и жесткий дан наказ:
В семь по полковничьим часам подъем и сразу к делу.
Хочу чтоб чисто все прошло и радовало глаз
И чтобы мне солдатский бог помог остаться целым.
Такое делать никогда не приходилось мне,
А если опыт не набрал, то трюки не в почете,
Но, может, шанса на повтор не будет на войне...
В семь по полковничьим часам со смертью мы в работе.
Осталось написать письмо, я в этом не мастак
И начал просто: «Добрый день, родная моя мама!
Я выбирался без потерь из многих передряг,
А тут еще одна теперь задачка, скажем прямо.
Спросили кто готов идти, я тоже сделал шаг.
Горжусь, что выбрали меня. Есть риск, но невеликий.
Не надо плакать, если вдруг все сложится не так.
Надеюсь, ты переживешь. Люблю тебя. Твой Микки.»
Я за погубленных ребят в долгу у тех свиней.
Пришел черед платить долги, и кто меня осудит?
Я видел смерть десятки раз, я притерпелся к ней,
Мне лишь бы нынче счет сравнять, а там уж будь что будет.
Бог даст без долгих волокит: уродство, раны, плен –
В два счета, быстро и легко свести земные счеты;
Жизнь не сложилась, но хочу попробовать взамен...
Прощайте, парни – семь ноль-ноль – ждет честная работа.
СМЕРТЬ ТАРАКАНА
Я в ванную дверь открыл и вошел
И, лишь от лампы стало светло,
Сразу увидел, как белый пол
Черное тельце пересекло.
Я с тапком в руке преследовал цель.
Не дав противнику скрыться в щель.
Я раз промазал, промазал два,
Но с третьей попытки врага достал,
Себе под нос бормоча слова,
Что за столом говорить бы не стал.
Злодей шевелиться уже не мог,
Лёжа на кафеле как упрек.
Сказал я: «Тебе не желал я зла,
На зелень крови смотрю с трудом,
Но как тебя судьба занесла
На ванный пол в мой уютный дом?»
Мне слабый голос ответом был:
«Я риск любила (а, может, любил).
Я, как и ты, эволюции плод,
Едина наша чудесная плоть.
Хоть мы – организмы разных пород,
Создал нас все же один господь.
Смертельный удар нанесен тобой,
Но право на жизнь имеет любой.»
Сказал я: «Право нам Бог даровал,
Чтоб жить, а не пачкать мой чистый пол.
Хоть тапком могу я разить наповал,
Мне твой конец морально тяжел...»
Есть тьма чулана, есть звездный свет –
Знай свое место, жук и поэт.
БУДЬ С ТОБОЮ ДРУГ
Будь с тобою преданный, верный друг,
Кто б просчеты твои понимал, любя,
Доверял бы надежности чувств и рук,
И как добрый отец берег тебя;
Кто бы мог до конца идти с тобой,
Освещая улыбкой хмурый мир:
Ты остался бы с ним в беде любой,
Ты бы верность ему всегда хранил.
Ну а если бы был могуч, велик
И сидел в золотом дворце твой друг,
И являл бы народу светлый лик,
И народ ему славу пел вокруг,
И когда бы, взглянув на площадь, он
Распознал бы в толпе твои черты,
И тебя бы призвал во дворец, где трон,
Разве не был бы горд и счастлив ты?
И когда бы твой друг был добр, силен,
Был доступен, но строг, правдив, суров,
Ты держался бы так, чтоб рад был он,
Ты бы был для него на все готов,
И в чудесных стихах, ведь ты поэт,
Его славил... постой, я понять не смог!
Ты сказал, что такого друга нет?
Очень странно..... А как же Бог?
МАРШ БЕСПОКОЙНЫХ
Опостылело сидеть, зубря закон;
Мир финансов и контор уныл и тих;
Кровь, мятежная без меры,
Нас манила в атмосферу
Запрещенных развлечений и шумих.
Мы к забавам пристрастились и к вину,
Дьявол в душах не давал покоя нам,
Но друзья, умом раскинув,
Оплатили все долги нам,
И дорогу показали - по волнам.
Зашвырнули они нас за океан
На манящие просторы дальних мест
И, приняв судьбу свою
Умереть в чужом краю,
Мы поставили на прошлой жизни крест.
Кто-то нынче покоряет горный пик,
Кто-то странствует с палаткой по степи.
Пут не знаем никаких,
Среди пальм и среди пихт,
Чтобы встретить нас, ты на тропу ступи.
Мы на волю обреченные рабы,
Нас трущобы городские гнали прочь,
Но, не кланяясь судьбе,
Надо цену знать себе
И ушли мы, как бойцы уходят в ночь.
Да, ушли мы, как уходят храбрецы,
Пусть от горя лица мрачные у нас,
Но, живучи как коты,
С риском мы всегда на ты
И со смертью танцевали мы не раз.
Мы на юге скот гоняем по степи,
Моем золото мы в северных местах,
Веселимся, хлещем ром
И на финише умрем
Зачастую с крепким словом на устах.
Необузданы, но подлости в нас нет,
Груз грехов лишь крепит силу наших плеч;
Мы не вернемся в города,
Не пустим корни никогда
И нету цели, что могла бы нас увлечь.
Нет, нас время не сумеет укротить,
Наша жизнь всегда беспечна и вольна.
Te, кто все еще сейчас
Говорят, что любят нас,
С болью вычеркните наши имена.
МАТАДОР
Мне скучен бой быков, в котором
Бык не подденет матадора.
Приехал Лопес, матадор,
Из Мексики в Мадрид.
Среди болельщиков – фурор,
Толпа – боготворит.
Когда он на арену шел,
Всех ослеплял вокруг
Расшитый золотом камзол
Над белизною брюк.
Терял он счет победам, но
Не безупречен был:
Ночные бденья и вино
Не прибавляют сил.
Чуть запоздал удар клинка,
А бык уже в прыжке,
И кровь тореро и быка
Смешались на песке.
Американочка одна,
Сидевшая за мной –
Как горько плакала она,
Когда упал герой!
И жалобно лила слезу
О мексиканце том,
Кого сейчас несли внизу
С пробитым животом.
И вдруг, внезапно весела,
Забыв былую грусть,
Она сквозь смех произнесла:
"Погибнешь - ну и пусть!
Я рада - ты в игре умрешь,
Где правит сатана!"
Я полагал, что это ложь,
Но думал, как она.
Все вновь в игре – закон таков,
Испанский дух жесток.
По всем канонам шесть быков
Свалились на песок.
А я мечтаю до сих пор,
Чтоб мы еще могли б
Глядеть как новый матадор
ПОГИБ.
Перевод: М.Кащенко, А.Шик
FALLEN LEAVES
Why should I be the first to fall
Of all the leaves on this old tree?
Though sadly soon I know that all
Will lose their hold and follow me.
While my birth-brothers bravely blow,
Why should I be first to go?
Why should I be the last to cling
Of all the leaves on this bleak bough?
I've fluttered since the fire of Spring
And I am worn and withered now.
I would escape the Winter gale
And sleep soft-silvered by a snail.
When swoop the legions of the snow
To pitch their tents in roaring weather
We fallen leaves will lie below
And rot rejoicingly together;
And from our rich and dark decay
Will laugh our brothers of the May
HEART O’ THE NORTH
And when I come to the dim trail-end,
I who have been Life’s rover,
This is all I would ask, my friend,
Over and over and over:
A little space on a stony hill
With never another near me,
Sky o’ the North that’s vast and still,
With a single star to cheer me;
Star that gleams on a moss-gray stone
Graven by those who love me –
There would I lie alone, alone,
With a single pine above me;
Pine that the north wind whinnies through –
Oh, I have been Life’s rover!
But there I’d lie and listen to
Eternity passing over.
HOME AND LOVE
Just Home and Love! the words are small
Four little letters unto each;
And yet you will not find in all
The wide and gracious range of speech
Two more so tenderly complete:
When angels talk in Heaven above,
I'm sure they have no words more sweet
Than Home and Love.
Just Home and Love! it's hard to guess
Which of the two were best to gain;
Home without Love is bitterness;
Love without Home is often pain.
No! each alone will seldom do;
Somehow they travel hand and glove:
If you win one you must have two,
Both Home and Love.
And if you've both, well then I'm sure
You ought to sing the whole day long;
It doesn't matter if you're poor
With these to make divine your song.
And so I praisefully repeat,
When angels talk in Heaven above,
There are no words more simply sweet
Than Home and Love.
JUST THINK!
Just think! some night the stars will gleam
Upon a cold, grey stone,
And trace a name with silver beam,
And lo! ’twill be your own.
That night is speeding on to greet
Your epitaphic rhyme.
Your life is but a little beat
Within the heart of Time.
A little gain, a little pain,
A laugh, lest you may moan;
A little blame, a little fame,
A star-gleam on a stone.
MY MADONNA
I haled me a woman from the street,
Shameless, but, oh, so fair!
I bade her sit in the model’s seat
And I painted her sitting there.
I hid all trace of her heart unclean;
I painted a babe at her breast;
I painted her as she might have been
If the Worst had been the Best.
She laughed at my picture and went away.
Then came, with a knowing nod,
A connoisseur, and I heard him say;
“’Tis Mary, the Mother of God.”
So I painted a halo round her hair,
And I sold her and took my fee,
And she hangs in the church of Saint Hillaire,
Where you and all may see.
REPENTANCE
“If you repent,” the Parson said,
“Your sins will be forgiven.
Aye, even on your dying bed
You’re not too late for heaven."
That’s just my cup of tea, I thought,
Though for my sins I sorrow;
Since salvation is easy bought
I will repent . . . to—morrow.
To—morrow and to—morrow went,
But though my youth was flying,
I was reluctant to repent,
Having no fear of dying.
'Tis plain, I mused, the more I sin,
(To Satan’s jubilation)
When I repent the more I’ll win
Celestial approbation.
So still I sin, and though I fail
To get snow—whitely shriven,
My timing’s good: I hope to hail
The last bus up to heaven.
TAKE IT EASY
When I was boxing in the ring
In ‘Frisco back in ninety-seven,
I used to make five bucks a fling
To give as good as I was given.
But when I felt too fighting gay,
And tried to be a dinger-donger,
My second, Mike Muldoon, would say:
“Go easy, kid; you’ll stay the longer.”
When I was on the Yukon trail
The boys would warn, when things were bleakest,
The weakest link’s the one to fail –
Said I: “By Gosh! I won’t be weakest.”
So I would strain with might and main,
Striving to prove I was the stronger,
Till Sourdough Sam would snap: “Goddam!
Go easy, son; you’ll last the longer.”
So all you lads of eighty odd
Take my advice – you’ll never rue it:
Be quite prepared to meet your God,
But don’t stampede yourselves to do it.
Just cultivate a sober gait;
Don’t emulate the lively conger;
No need to race, slow down the pace,
Go easy, Pals – you’ll linger longer.
THE JUNIOR GOD
The Junior God looked from his place
In the conning towers of heaven,
And he saw the world through the span of space
Like a giant golf-ball driven.
And because he was bored, as some gods are,
With high celestial mirth,
He clutched the reins of a shooting star,
And he steered it down to earth.
The Junior God, 'mid leaf and bud,
Passed on with a weary air,
Till lo! he came to a pool of mud,
And some hogs were rolling there.
Then in he plunged with gleeful cries,
And down he lay supine;
For they had no mud in paradise,
And they likewise had no swine.
The Junior God forgot himself;
He squelched mud through his toes;
With the careless joy of a wanton boy
His reckless laughter rose.
Till, tired at last, in a brook close by,
He washed off every stain;
Then softly up to the radiant sky
He rose, a god again.
The Junior God now heads the roll
In the list of heaven's peers;
He sits in the House of High Control,
And he regulates the spheres.
Yet does he wonder, do you suppose,
If, even in gods divine,
The best and wisest may not be those
Who have wallowed awhile with the swine?
THE MEN THAT DON’T FIT IN
There's a race of men that don't fit in,
A race that can't stay still;
So they break the hearts of kith and kin,
And they roam the world at will.
They range the field and they rove the flood,
And they climb the mountain's crest;
Theirs is the curse of the gypsy blood,
And they don't know how to rest.
If they just went straight they might go far;
They are strong and brave and true;
But they're always tired of the things that are,
And they want the strange and new.
They say: "Could I find my proper groove,
What a deep mark I would make!"
So they chop and change, and each fresh move
Is only a fresh mistake.
And each forgets, as he strips and runs
With a brilliant, fitful pace,
It's the steady, quiet, plodding ones
Who win in the lifelong race.
And each forgets that his youth has fled,
Forgets that his prime is past,
Till he stands one day, with a hope that's dead,
In the glare of the truth at last.
He has failed, he has failed; he has missed his chance;
He has just done things by half.
Life's been a jolly good joke on him,
And now is the time to laugh.
Ha, ha! He is one of the Legion Lost;
He was never meant to win;
He's a rolling stone, and it's bred in the bone;
He's a man who won't fit in.
THE SCEPTIC
My Father Christmas passed away
When I was barely seven.
At twenty-one, alack-a-day,
I lost my hope of heaven.
Yet not in either lies the curse:
The hell of it's because
I don't know which loss hurt the worse --
The God or Santa Claus?
UNFORGOTTEN
I know the garden where the lilies gleam,
And one who lingers in the sunshine there;
She is than white-stoled lily far more fair,
And, oh, her eyes are heaven-lit with dream!
I know the garret, cold and dark and drear,
And one who toils and toils with tireless pen,
Until his brave, sad eyes grow weary – then
He seeks the stars pale, silent as a seer.
And, ah, it’s strange; for, desolate and dim,
Between these two there rolls an ocean wide;
Yet he is in the garden by her side
And she is in garret there with him.
YOUR POEM
My poem may be yours indeed
In melody and tone,
If in its rhythm you can read
A music of your own;
If in its pale woof you can weave
Your lovelier design,
'Twill make my lyric, I believe,
More yours than mine.
I'm but a prompter at the best;
Crude cues are all I give.
In simple stanzas I suggest -
'Tis you who make them live.
My bit of rhyme is but a frame,
And if my lines you quote,
I think, although they bear my name,
'Tis you who wrote.
Yours is the beauty that you see
In any words I sing;
The magic and the melody
'Tis you, dear friend, who bring.
Yea, by the glory and the gleam,
The loveliness that lures
Your thought to starry heights of dream,
The poem’s yours.
THE LAND OF BEYOND
Have you ever heard of the Land of Beyond,
That dream at the gates of the day?
Alluring it lies at the skirts of the skies,
And ever so far away;
Alluring it calls: O ye yoke of galls,
And ye of the trails overfond,
With saddle and pack, by paddle and track,
Let’s go to the Land of Beyond!
Have ever you stood where the silences brood,
And vast the horizons begin,
At the dawn of the day to behold far away
The goal you would strive for and win?
Yet ah! in the night when you gain to the height,
With the vast pool of heaven star-spawned,
Afar and agleam, like a valley of dream,
Still mocks you the Land of Beyond.
Thank God! there is always the Land of Beyond
For us who are true to the trail;
A vision to seek, a beckoning peak,
A fairness that never will fail;
A proud in our soul that mocks at a goal,
A manhood that irks at a bond,
And try how we will, unattainable still,
Behold it, our Land of Beyond!
THE TRAIL OF NO RETURN
So now I take a bitter road
Whereon no bourne I see,
And wearily I lift the load
That once I bore with glee.
For me no more by sea or shore
Adventure's star shall burn,
As I forsake wild ways to take
The Trail of No Return.
Such paths of peril I have trod:
In sun and shade they lay.
And some went wistfully to God,
And some the devil's way.
But there is one I may not shun,
Though long my life's sojourn:
A dawn will break when I must take
The Trail of No Return.
Farewell to friends, good-bye to foes,
Adieu to smile or frown;
My voyaging is nigh its close,
And dark is drifting down.
With weary feet my way I beat,
Yet holy light discern . . .
So let me take without heart-break
The Trail of No Return.
DAUNTLESS QUEST
Why seek to scale Mount Everest,
Queen of the air?
Why strive to crown that cruel crest
And deathward dare?
Said Mallory of dauntless quest:
“Because it’s there.”
Why yearn with passion and with pain
To storm the sky?
Why suffer, -sullen goals to gain,
And fear defy?
“‘Tis not for glory or for gain
We darkly die.”
Why join the reckless, roving crew
Of trail and tent?
Why grimly take the roads of rue,
To doom hell-bent?
“Columbus, Cook and Cabot knew,
And yet they went.”
Why bid the wooly world goodbye
To follow far,
Adventures under evil sky
And sullen star?
Let men like Mallory reply:
“Because they are.”
SYMPATHY
My Muse is simple,--yet it's nice
To think you don't need to think twice
On words I write.
I reckon I've a common touch
And if you say I cuss too much
I answer: 'Quite!'
I envy not the poet's lot;
He has something I haven't got,
Alas, I know.
But I have something maybe he
Would envy just a mite in me,--
I'm rather low.
For I am cast of common clay,
And from a ditch I fought my way,
And that is why
The while the poet scans the skies,
My gaze is grimly gutterwise,
Earthy am I.
And yet I have a gift, perhaps
Denied to proud poetic chaps
Who scoff at me;
I know the hearts of humble folk;
I too have bowed beneath the yoke:
So let my verse for them evoke
Your sympathy.
MY JOB
I've got a little job on 'and, the time is drawin' nigh;
At seven by the Captain's watch I'm due to go and do it;
I wants to 'ave it nice and neat, and pleasin' to the eye,
And I 'opes the God of soldier men will see me safely through it.
Because, you see, it's somethin' I 'ave never done before;
And till you 'as experience noo stunts is always tryin';
The chances is I'll never 'ave to do it any more:
At seven by the Captain's watch my little job is . . . dyin'.
I've got a little note to write; I'd best begin it now.
I ain't much good at writin' notes, but here goes: "Dearest Mother,
I've been in many 'ot old `do's'; I've scraped through safe some'ow,
But now I'm on the very point of tacklin' another.
A little job of hand-grenades; they called for volunteers.
They picked me out; I'm proud of it; it seems a trifle dicky.
If anythin' should 'appen, well, there ain't no call for tears,
And so . . . I 'opes this finds you well. -- Your werry lovin' Micky."
I've got a little score to settle wiv them swine out there.
I've 'ad so many of me pals done in it's quite upset me.
I've seen so much of bloody death I don't seem for to care,
If I can only even up, how soon the blighters get me.
I'm sorry for them perishers that corpses in a bed;
I only 'opes mine's short and sweet, no linger-longer-lyin';
I've made a mess of life, but now I'll try to make instead . . .
It's seven sharp. Good-bye, old pals! . . . a decent job in dyin'.
DEATH OF A COCKROACH
I opened wide the bath-room door,
And all at once switched on the light,
When moving swift across the floor
I saw a streak of ebon bright:
Then quick, with slipper in my hand,
Before it could escape,—I slammed.
I missed it once, I missed it twice,
But got it ere it gained its lair.
I fear my words were far from nice,
Though d——s with me are rather rare:
Then lo! I thought that dying roach
Regarded me with some reproach.
Said I: "Don't think I grudge you breath;
I hate to spill your greenish gore,
But why did you invite your death
By straying on my bath-room floor?"
"It is because," said he (or she),
"Adventure is my destiny.
"By evolution I was planned,
And marvellously made as you;
And I am led to understand
The selfsame God conceived us two:
Sire, though the coup de grâce you give,
Even a roach has right to live."
Said I: "Of course you have a right,—
But not to blot my bath-room floor.
Yet though with slipper I may smite,
Your doom I morally deplore . . .
From cellar gloom to stellar space
Let bards and beetles have their place.
IF YOU HAD A FRIEND
If you had a friend strong, simple, true,
Who knew your faults and who understood;
Who believed in the very best of you,
And who cared for you as a father would;
Who would stick by you to the very end,
Who would smile however the world might frown:
I’m sure you would try to please your friend,
You never would think to throw him down.
And supposing your friend was high and great
And he lived in a palace rich and tall,
And sat like a King in shining state,
And his praise was loud on the lips of all;
Well then, when he turned to you alone,
And he singled you out from all the crowd,
And he called you up to his golden throne,
Oh, wouldn't you just be jolly proud?
If you had a friend like this, I say,
So sweet and tender, so strong and true,
You'd try to please him in every way,
You'd live at your bravest — now, wouldn't you?
His worth would shine in the words you penned;
You'd shout his praises . . . yet now it's odd!
You tell me you haven't got such a friend;
You haven't? I wonder . . . What of God?
THE RHYME OF THE RESTLESS ONES
We couldn't sit and study for the law;
The stagnation of a bank we couldn't stand;
For our riot blood was surging,
And we didn't need much urging
To excitements and excesses that are banned.
So we took to wine and drink and other things,
And the devil in us struggled to be free;
Till our friends rose up in wrath,
And they pointed out the path,
And they paid our debts and packed us o'er the sea.
Oh, they shook us off and shipped us o'er the foam,
To the larger lands that lure a man to roam;
And we took the chance they gave
Of a far and foreign grave,
And we bade good-by for evermore to home.
And some of us are climbing on the peak,
And some of us are camping on the plain;
By pine and palm you'll find us,
With never claim to bind us,
By track and trail you'll meet us once again.
We are the fated serfs to freedom — sky and sea;
We have failed where slummy cities overflow;
But the stranger ways of earth
Know our pride and know our worth,
And we go into the dark as fighters go.
Yes, we go into the night as brave men go,
Though our faces they be often streaked with woe;
Yet we're hard as cats to kill,
And our hearts are reckless still,
And we've danced with death a dozen times or so.
And you'll find us in Alaska after gold,
And you'll find us herding cattle in the South.
We like strong drink and fun,
And, when the race is run,
We often die with curses in our mouth.
We are wild as colts unbroke, but never mean.
Of our sins we've shoulders broad to bear the blame;
But we'll never stay in town
And we'll never settle down,
And we'll never have an object or an aim.
No, there's that in us that time can never tame;
And life will always seem a careless game;
And they'd better far forget —
Those who say they love us yet —
Forget, blot out with bitterness our name.
MATADOR
Unless there is a lot of goring
I always find a bull-fight boring.
Lopez, the famous Mexican,
Was starring in Madrid,
And mobs acclaimed that mighty man
For daring deeds he did.
His tunic braid was primrose gold,
His pants were lily white,
As round the sanded ring he strolled,
A dazzle to the sight.
But haply in a thousand fights
A matador may slip;
With women, wine and hectic nights
His hand may lose its grip.
So as he dealt the lethal blow
The bull lunged out once more,
And Lopez, pride of Mexico
Was mingled with its gore.
A pretty maid from U.S.A.
Was sitting by my side,
And as they bore the man away
Right bitterly she cried.
She sobbed to see a Mexican
Who round the ringside struts,
Be carried forth, a dying man,
A horn-thrust in his guts.
'Twas sad to view―then suddenly
She laughed and laughed aloud;
Aye, she betrayed a wanton glee
Before that grieving crowd.
"I'm glad to see him killed!" she cried;
"It’s such a devil's game!” . . .
Somehow I'd like to think she lied,
But I think just the same.
With skill and art their parts they play,
Six bulls are duly slain;
With dreary logic they display
The cruelty of Spain.
But still I go to bull-fights for
I hope I may be thrilled
To see another Matador
BE KILLED.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "A BOY'S WILL"
ДОМ-ПРИЗРАК
Живу я в доме, которого нет,
Который исчез уже много лет,
А сохранился только подвал,
Где свет просочившийся придавал
Стеблям малины пурпурный цвет.
На дряхлый забор виноград залез,
На бывший покос наступает лес,
У старых яблонь, где дятлов стук,
Новых побегов стебли растут,
А путь к колодцу в траве исчез.
Смотрю со странной болью в душе
Как рухнули стены, фундамент замшел.
Над колеями, что в мир вели,
Где жабы когда-то купались в пыли,
Ночами стрелы летучих мышей.
Издалека козодой запел,
Замолк и ближе перелетел,
И приближаясь, будет опять
Песню нехитрую повторять,
Пока не выскажет все что хотел.
На летнем небе – звезд хоровод.
Соседи мои – молчаливый народ.
Листва над плитами зелена,
Мох мешает читать имена,
Но кто их по имени назовет?
Они работали без выходных.
Вот девушка с парнем – муж иль жених?
Без песен, в труде текли их года...
Я думаю, может живи я тогда,
Я был бы хорошим соседом для них.
HОЯБРЬСКАЯ ГОСТЬЯ
Моя печаль, когда ты здесь,
То для тебя и в мрак, и в дождь
Дни ноября полны чудес,
Ты любишь тихий, голый лес,
По выцветшим лугам бредешь.
Ты изменила мой досуг,
Я слушаю твои слова.
Ты рада бегству птиц на юг
И серебром сверкнувшей вдруг
Росе на ткани рукава,
И обнаженному кусту,
И тучам над обрезом крыш,
И одинокому листу...
Ты любишь эту красоту
И слепотой меня коришь.
Но я и сам влюбиться рад
В простую ясность ноября,
И, поджидая снегопад,
Побыть с твоей душою в лад,
Тебе о том не говоря.
ВЕСЕННЯЯ МОЛИТВА
О, дай нам радость первого цветка,
Дай позабыть про урожай, пока
На будущее планы не ясны,
Застыть в начальной простоте весны.
О, дай нам в радость белопенный сад,
Где ночью яблонь призраки стоят.
Дай жить беспечно как пчелиный рой,
В цветущих кронах занятый игрой.
Дай ощутить счастливых птиц порыв,
Когда они, над роем воспарив,
Срываются стрелою с высока,
Прервав полет над чашечкой цветка.
Все это есть любовь, любовь во всем,
Ее мы в дар Всевышнему несем,
Он видит путь, а нам за Ним идти,
Благослови нас, Господи, в пути.
НАБРАВ ЦВЕТОВ
Тебя покинув утром,
Я отправлялся в путь
Ты, мне добавив грусти,
Прошла со мной чуть-чуть.
Весь в пыли я пришел под вечер.
Узнаёшь ли меня при встрече?
Смотришь молча, будто не узнав,
Иль зная что-нибудь?
Это мне? И нет вопросов
Про поникнувший букет,
Что принес я из разлуки
В этот день длиной в сто лет?
Вот цветы тебе – мерило
Теплоты, что ты хранила
Все те мгновения, когда
Меня так долго нет.
БУРАН И ЦВЕТОК НА ОКНЕ
Забудьте вашу любовь,
Вот сказка любви иной:
Она – цветок на окне,
А он – буран за стеной.
Днем таял иней стекла,
Делая мир видней,
А канарейка с утра
В клетке пела над ней,
Буран, заглянув в окно,
Не мог отвести глаза,
Но все ж улетел вперед,
И прилетел назад.
Он знал только мир снегов,
Умерших трав и льда,
Мир одиноких птиц,
Где нет любви никогда.
Буран дышал на стекло,
Стучался в раму окна
И слышал это весь дом,
Не только она одна.
И он, казалось бы, мог
Ее унести в полет
Из стен, где горит камин
И птица в клетке поет.
В раздумье молчала она,
Склонив лепестки слегка,
И утро нашло буран
За сотню миль от цветка.
В ДОЛИНЕ
В долине жил я со школьных лет.
Туман ночами звенел в тиши
И бледный девичий силуэт,
Как мотылек, на оконный свет
Скользил по тропке сквозь камыши.
Какие здесь были цветы весной!
Своя у каждого красота
И тихий голос, у каждого свой,
Влетал в окно, шевелил листвой.
Вставало все на свои места,
Но ночью туман наплывал опять
И голоса набирали вес,
Пытаясь тайны свои рассказать
Тому одиночке, кто хочет знать
Как утром звезды уходят с небес.
И как в росе промочив бока,
Они возвращаются в тот исток,
Где птица в полет не ушла пока,
Еще не раскрылся бутон цветка
И были едины птенец и росток.
Мне столько знаний ветер принес
Про запах цветов, про пение птиц .
Задайте об этом любой вопрос...
Нет, я недаром в долине рос
И слушал ночь, не смыкая ресниц.
СПЯЩАЯ БОЛЬ
Я удалился в лес, и на пути
Деревья песню слушали мою.
Мне снится – ты у леса на краю
В раздумье не решаешься войти,
Как будто пробуя произнести:
«Я не решусь, я далеко стою,
Сумей признать неправоту свою,
Шагнуть навстречу и меня найти.»
А я все видел, был я недалек,
Себя в еловых лапах схороня.
От сладкой боли я сказать не мог,
Что все осталось живо для меня.
Не верь, что отчужден я и жесток,
Проснулся лес, ты здесь, и в том залог.
ОТВЕРЖЕННЫЕ
Наш выбор пути не одобрен ими.
В нас ошиблись, считают теперь они.
Вдвоем порою в углу сидим мы
(Неслухи? странники? херувимы?),
Пытаясь не чувствовать, что потеряны.
ТОЧКА ОБЗОРА
В лесу от одиночества устав,
Сюда на склон с рассветом прибегу
И в стороне от стада на лугу
Укроюсь в можжевеловых кустах,
Где глаз меня не видит никакой.
Внизу, в долине – люди и дома,
И вдалеке – могилы у холма:
Живой и мертвый здесь нашли покой.
А станет жаркий полдень недалек,
Лишь стоит передвинуться – и вот
Нагретый склон мне щеку обожжет
И от дыханья вздрогнет василек.
Вдыхаю запах почвы и хвои,
Гляжу, как копошатся муравьи.
ЗА ВОДОЙ
Иссяк колодец у дверей
И мы, ведерки взяв с собой,
Через поля пошли искать
Ручей невысохший, живой.
Был легким шаг, кончался день,
Уже морозило слегка,
И были нашими поля
И нашим – лес у ручейка.
Всходила медленно луна,
И в бег за ней пустились мы
Сквозь тихий лес, что без ветров,
Без птиц, без листьев ждал зимы.
Нам было весело в лесу
Как гномам, в пряталки играть
И, обнаруженным луной,
Со смехом в тень уйти опять.
И вдруг затихнуть на бегу
И замереть, в руке рука,
Еще не видя, услыхав,
Да, услыхав зов ручейка.
Из тайной точки вдалеке
Шел хрупкий звук, меняя тон:
То плеск жемчужинок воды,
То сабли серебристый звон.
РАСКРОЙСЯ
Уйти в себя, в непрочный дом
Из легких слов, дразнящих фраз,
И сохранять покой с трудом
Покуда не раскроют нас.
Но жалко, уступив судьбе
(или решив, что пробил час),
Раскрыть закрытое в себе,
Чтоб тот, кто дорог, понял нас.
И ты, кто с волею небес
Играешь в пряталки порой,
Покинь свой тайный темный лес,
Заговори, себя раскрой!
ОСТРОВОК ЦВЕТОВ
Он здесь косил, наверно встав чуть свет.
Я ворошил траву, идя вослед.
Косить росистым утром хорошо;
Но высохла роса, пока я шел.
Я слышал как он отбивал косу,
Чуть видный сквозь лесную полосу,
А, докосив, ушел в средине дня,
Я стал один, как он был до меня.
Но кончить надо все и потому
Неважно, вместе или одному.
Я так подумал, но меня отвлек
Растерянно кружащий мотылек,
Искавший те чудесные цветы,
Что он вчера ласкал до темноты,
А нынче отмерял за кругом круг
Над вянущей травой, покрывшей луг.
Он исчезал, теряясь в вышине,
И снова поворачивал ко мне.
Но не за все ответить я могу,
Продолжив свое дело на лугу.
Из нас заметил первым мотылек
Вблизи ручья цветущий островок.
Ручью, как бритвой, брея берега,
Тот островок коса оберегла.
Был сгусток красок, радующий глаз,
Оставлен для природы, не для нас,
И дело не в цветах, не в косаре,
А в ощущеньи счастья на заре.
И эта радость нам передалась,
С рассветным миром состоялась связь,
И я услышал птиц над головой
И свист косы над росною травой,
Возникло чувство, словно я родня
С тем, кто прошел по лугу до меня.
Мы будто делом связаны одним,
Короткий отдых разделяем с ним
И братский затеваем разговор,
Не знавши друг о друге до сих пор.
«Мы в общем деле – я сказал ему – ,
Неважно, вместе иль по одному.»
ОКНА ЗАКРОЙ
Окна закрой, чтоб смолкли поля вокруг,
А лес за стеклом беззвучно стволы качал;
Все птицы утихли, а если еще не все –
Это моя печаль.
Очень нескоро болота опять оживут,
Очень нескоро птичий вернется гам:
Так окна закрой, чтоб видеть как в тишине
Ломает лес ураган.
ПЕСНЯ В ОСЕННЮЮ БУРЮ
Ветер тучи на клочья рвет,
Проселок дождем размыт,
Кристаллами кварца капли вразлет
Сметают следы копыт.
Цветы у дороги водою полны,
Пчел вхолостую маня.
Приди, убежим далеко за холмы,
В дождь полюби меня!
Без перезвона живых голосов
Тосклив лесной неуют,
Ни эльфы – давнишние духи лесов,
Ни птицы в шторм не поют.
Ветры, как дикой розе красу,
Песням сломали звук.
Приди, полюби меня в мокром лесу,
Где брызжется каждый сук.
Восточный ветер нас в спины бьет,
Глушит слова – молчим.
Дрожащий от ветра капель полет
Платье твое промочил.
Неважно, что с неба струи лились –
Сквозь ливень ко мне приди!
Лесного золота мокрый лист
Как брошь на твоей груди.
В камни впечатав, на память нам,
Древних раковин след,
Море вернулось к своим берегам
Спустя миллионы лет;
И так же сквозь время, ветра и дожди,
Сомненья на страсть сменяв,
Любовь вернулась, и ты приди,
В дождь полюби меня!
ОКТЯБРЬ
Октябрь, тишь осенних дней;
Созрели листья на ветвях,
И ветер, дунув посильней,
Сметет их в прах.
Лишь клич ворон в лесных верхах,
Но завтра смолкнут и они.
Октябрь, тишь осенних дней,
Замедли время, растяни.
Позволь сердцам надежду дать,
Им жизнь покажется длинней,
Тебе ж заботы лишь одни:
Рассветной утренней порой
Лист уронить и долго ждать,
Пока вдали слетит второй.
Не торопись, октябрь, продли
Очарование земли.
Застыньте, дни!
Пусть уцелеет виноград
И хоть листву обжег мороз,
К стене доверчиво прирос
Неповрежденных гроздьев ряд.
РАЗДУМЬЕ
Я шел через лес, через поля,
Ограды, поляны, болота,
На склон вскарабкался, и на мир
Взглянул, как будто с полета,
А дальше – вниз, дорога домой...
Вот и конец, вот он.
Листья опавшие на земле,
Лишь с дуба не всех еще сдуло.
Вниз слетают по одному,
Заброшенно, тихо и снуло.
По снежной корке им шелестеть.
Все другое уснуло.
Мертвые листья кучей лежат,
Не крутит их ветер даже,
Последней астры завяли цветы
В этом унылом пейзаже.
Сердце куда-то еще спешит,
Ноги молят: «Куда же?»
Но разве бывало сердцам мужчин
Изменой считать не зазорно
Положиться на ход вещей,
Судьбе уступить резонно
И с поклоном принять конец
Любви или сезона?
GHOST HOUSE
I dwell in a lonely house I know
That vanished many a summer ago,
And left no trace but the cellar walls,
And a cellar in which the daylight falls,
And the purple-stemmed wild raspberries grow.
O’er ruined fences the grape-vines shield
The woods come back to the mowing field;
The orchard tree has grown one copse
Of new wood and old where the woodpecker chops;
The footpath down to the well is healed.
I dwell with a strangely aching heart
In that vanished abode there far apart
On that disused and forgotten road
That has no dust-bath now for the toad.
Night comes; the black bats tumble and dart;
The whippoorwill is coming to shout
And hush and cluck and flutter about:
I hear him begin far enough away
Full many a time to say his say
Before he arrives to say it out.
It is under the small, dim, summer star.
I know not who these mute folk are
Who share the unlit place with me–
Those stones out under the low-limbed tree
Doubtless bear names that the mosses mar.
They are tireless folk, but slow and sad,
Though two, close-keeping, are lass and lad,–
With none among them that ever sings,
And yet, in view of how many things,
As sweet companions as might be had.
MY NOVEMBER GUEST
My Sorrow, when she's here with me,
Thinks these dark days of autumn rain
Are beautiful as days can be;
She loves the bare, the withered tree;
She walked the sodden pasture lane.
Her pleasure will not let me stay.
She talks and I am fain to list:
She's glad the birds are gone away,
She's glad her simple worsted gray
Is silver now with clinging mist.
The desolate, deserted trees,
The faded earth, the heavy sky,
The beauties she so truly sees,
She thinks I have no eye for these,
And vexes me for reason why.
Not yesterday I learned to know
The love of bare November days
Before the coming of the snow,
But it were vain to tell her so,
And they are better for her praise.
A PRAYER IN SPRING
Oh, give us pleasure in the flowers to-day;
And give us not to think so far away
As the uncertain harvest; keep us here
All simply in the springing of the year.
Oh, give us pleasure in the orchard white,
Like nothing else by day, like ghosts by night;
And make us happy in the happy bees,
The swarm dilating round the perfect trees.
And make us happy in the darting bird
That suddenly above the bees is heard,
The meteor that thrusts in with needle bill,
And off a blossom in mid air stands still.
For this is love and nothing else is love,
The which it is reserved for God above
To sanctify to what far ends He will,
But which it only needs that we fulfil.
FLOWER-GATHERING
I left you in the morning,
And in the morning glow,
You walked a way beside me
To make me sad to go.
Do you know me in the gloaming,
Gaunt and dusty grey with roaming?
Are you dumb because you know me not,
Or dumb because you know?
All for me? And not a question
For the faded flowers gay
That could take me from beside you
For the ages of a day?
They are yours, and be the measure
Of their worth for you to treasure,
The measure of the little while
That I’ve been long away.
WIND AND WINDOW FLOWER
Lovers, forget your love,
And list to the love of these,
She a window flower,
And he a winter breeze.
When the frosty window veil
Was melted down at noon,
And the caged yellow bird
Hung over her in tune,
He marked her through the pane,
He could not help but mark,
And only passed her by,
To come again at dark.
He was a winter wind,
Concerned with ice and snow,
Dead weeds and unmated birds,
And little of love could know.
But he sighed upon the sill,
He gave the sash a shake,
As witness all within
Who lay that night awake.
Perchance he half prevailed
To win her for the flight
From the firelit looking-glass
And warm stove-window light.
But the flower leaned aside
And thought of naught to say,
And morning found the breeze
A hundred miles away.
IN A VALE
When I was young, we dwelt in a vale
By a misty fen that rang all night,
And thus it was the maidens pale
I knew so well, whose garments trail
Across the reeds to a window light.
The fen had every kind of bloom,
And for every kind there was a face,
And a voice that has sounded in my room
Across the sill from the outer gloom.
Each came singly unto her place,
But all came every night with the mist;
And often they brought so much to say
Of things of moment to which, they wist,
One so lonely was fain to list,
That the stars were almost faded away
Before the last went, heavy with dew,
Back to the place from which she came—
Where the bird was before it flew,
Where the flower was before it grew,
Where bird and flower were one and the same.
And thus it is I know so well
Why the flower has odor, the bird has song.
You have only to ask me, and I can tell.
No, not vainly there did I dwell,
Nor vainly listen all the night long.
A DREAM PANG
I had withdrawn in forest, and my song
Was swallowed up in leaves that blew alway;
And to the forest edge you came one day
(This was my dream) and looked and pondered long,
But did not enter, though the wish was strong:
You shook your pensive head as who should say,
“I dare not—too far in his footsteps stray—
He must seek me would he undo the wrong.”
Not far, but near, I stood and saw it all
Behind low boughs the trees let down outside;
And the sweet pang it cost me not to call
And tell you that I saw does still abide.
But ’tis not true that thus I dwelt aloof,
For the wood wakes, and you are here for proof.
IN NEGLECT
They leave us so to the way we took,
As two in whom they were proved mistaken,
That we sit sometimes in the wayside nook,
With mischievous, vagrant, seraphic look,
And try if we cannot feel forsaken.
THE VANTAGE POINT
If tired of trees I seek again mankind,
Well I know where to hie me—in the dawn,
To a slope where the cattle keep the lawn.
There amid lolling juniper reclined,
Myself unseen, I see in white defined
Far off the homes of men, and farther still
The graves of men on an opposing hill,
Living or dead, whichever are to mind.
And if by noon I have too much of these,
I have but to turn on my arm, and lo,
The sunburned hillside sets my face aglow,
My breathing shakes the bluet like a breeze,
I smell the earth, I smell the bruisèd plant,
I look into the crater of the ant.
GOING FOR WATER
The well was dry beside the door,
And so we went with pail and can
Across the fields behind the house
To seek the brook if still it ran;
Not loth to have excuse to go,
Because the autumn eve was fair
(Though chill) because the fields were ours,
And by the brook our woods were there.
We ran as if to meet the moon
That slowly dawned behind the trees,
The barren boughs without the leaves,
Without the birds, without the breeze.
But once within the wood, we paused
Like gnomes that hid us from the moon,
Ready to run to hiding new
With laughter when she found us soon.
Each laid on other a staying hand
To listen ere we dared to look,
And in the hush we joined to make
We heard—we knew we heard—the brook.
A note as from a single place,
A slender tinkling fall that made
Now drops that floated on the pool
Like pearls, and now a silver blade.
REVELATION
We make ourselves a place apart
Behind light words that tease and flout,
But oh, the agitated heart
Till someone find us really out.
'Tis pity if the case require
(Or so we say) that in the end
We speak the literal to inspire
The understanding of a friend.
But so with all, from babes that play
At hide-and-seek to God afar,
So all who hide too well away
Must speak and tell us where they are.
THE TUFT OF FLOWERS
I went to turn the grass once after one
Who mowed it in the dew before the sun.
The dew was gone that made his blade so keen
Before I came to view the levelled scene.
I looked for him behind an isle of trees;
I listened for his whetstone on the breeze.
But he had gone his way, the grass all mown,
And I must be, as he had been,—alone,
‘As all must be,’ I said within my heart,
‘Whether they work together or apart.’
But as I said it, swift there passed me by
On noiseless wing a ‘wildered butterfly,
Seeking with memories grown dim o’er night
Some resting flower of yesterday’s delight.
And once I marked his flight go round and round,
As where some flower lay withering on the ground.
And then he flew as far as eye could see,
And then on tremulous wing came back to me.
I thought of questions that have no reply,
And would have turned to toss the grass to dry;
But he turned first, and led my eye to look
At a tall tuft of flowers beside a brook,
A leaping tongue of bloom the scythe had spared
Beside a reedy brook the scythe had bared
The mower in the dew had loved them thus,
By leaving them to flourish, not for us,
Nor yet to draw one thought of ours to him.
But from sheer morning gladness at the brim.
The butterfly and I had lit upon,
Nevertheless, a message from the dawn,
That made me hear the wakening birds around,
And hear his long scythe whispering to the ground,
And feel a spirit kindred to my own;
So that henceforth I worked no more alone;
But glad with him, I worked as with his aid,
And weary, sought at noon with him the shade;
And dreaming, as it were, held brotherly speech
With one whose thought I had not hoped to reach.
‘Men work together,’ I told him from the heart,
‘Whether they work together or apart.’
NOW CLOSE THE WINDOWS
Now close the windows and hush all the fields;
If the trees must, let them silently toss;
No bird is singing now, and if there is,
Be it my loss.
It will be long ere the marshes resume,
It will be long ere the earliest bird:
So close the windows and not hear the wind,
But see all wind-stirred.
A LINE-STORM SONG
The line-storm clouds fly tattered and swift,
The road is forlorn all day,
Where a myriad snowy quartz stones lift,
And the hoof-prints vanish away.
The roadside flowers, too wet for the bee,
Expend their bloom in vain.
Come over the hills and far with me,
And be my love in the rain.
The birds have less to say for themselves
In the wood-world’s torn despair
Than now these numberless years the elves,
Although they are no less there:
All song of the woods is crushed like some
Wild, easily shattered rose.
Come, be my love in the wet woods; come,
Where the boughs rain when it blows.
There is the gale to urge behind
And bruit our singing down,
And the shallow waters aflutter with wind
From which to gather your gown.
What matter if we go clear to the west,
And come not through dry-shod?
For wilding brooch shall wet your breast
The rain-fresh goldenrod.
Oh, never this whelming east wind swells
But it seems like the sea’s return
To the ancient lands where it left the shells
Before the age of the fern;
And it seems like the time when after doubt
Our love came back amain.
Oh, come forth into the storm and rout
And be my love in the rain.
OCTOBER
O hushed October morning mild,
Thy leaves have ripened to the fall;
Tomorrow’s wind, if it be wild,
Should waste them all.
The crows above the forest call;
Tomorrow they may form and go.
O hushed October morning mild,
Begin the hours of this day slow.
Make the day seem to us less brief.
Hearts not averse to being beguiled,
Beguile us in the way you know.
Release one leaf at break of day;
At noon release another leaf;
One from our trees, one far away.
Retard the sun with gentle mist;
Enchant the land with amethyst.
Slow, slow!
For the grapes’ sake, if they were all,
Whose leaves already are burnt with frost,
Whose clustered fruit must else be lost —
For the grapes’ sake along the wall.
RELUCTANCE
Out through the fields and the woods
And over the walls I have wended;
I have climbed the hills of view
And looked at the world, and descended;
I have come by the highway home,
And lo, it is ended.
The leaves are all dead on the ground,
Save those that the oak is keeping
To ravel them one by one
And let them go scraping and creeping
Out over the crusted snow,
When others are sleeping.
And the dead leaves lie huddled and still,
No longer blown hither and thither;
The last long aster is gone;
The flowers of the witch-hazel wither;
The heart is still aching to seek,
But the feet question 'Whither?'
Ah, when to the heart of man
Was it ever less than a treason
To go with the drift of things,
To yield with a grace to reason,
And bow and accept the end
Of a love or a season?
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "NORTH OF BOSTON"
ГОЛУБИКА
“В местах, где пасут Паттерсоны свой скот,
Такая сейчас голубика растет!
С полдюйма, не меньше. Я был там с утра
И понял, что ягодам синим пора
Начать барабанить по стенкам ведра.
Казалось, все разом созрели они,
Совсем нет зеленых! Пойди и взгляни!”
“А как я сама это место найду?“
“Да знаешь ты, что я имею в виду –
Рубили там лес в позапрошлом году,
А после пожара, что вспыхнул поздней,
Осталась одна лишь стена из камней.“
“Казалось, двух лет не успело пройти,
А ягодник заново смог прорасти.
Вот так с голубикой бывает всегда:
В тени под сосною ее ни следа,
Но дерево свалишь, пройдешься огнем,
Останется грунт с угольками на нем,
Все травы, все ветки сгорели дотла,
Вдруг бац - голубика куститься пошла.
Как фокусы в цирке. Такие дела!“
"Здесь уголь поляну удобрить помог,
Я чувствовал в ягодном вкусе дымок.
А шкурка у ягод с рожденья черна,
Лишь позже под ветром синеет она,
Но сборщики ягод коснутся едва,
Быстрей, чем загар, пропадет синева."
"А знает про ягоды сам Паттерсон? "
"Себя не считает хозяином он.
Похоже, ему вообще наплевать,
Что люди, как птицы, слетятся клевать –
А мог бы заставить воришек уйти."
"А Лорена ты не встречал по пути?"
"Ты все поняла и спросила как надо,
Я глянул на ягодник через ограду.
Стояла повозка у края дороги,
Мелькали ребячьи и руки и ноги,
Знать, Лорен-папаша придумал, что надо бы
Вывезти выводок свой на ягоды."
"Он видел тебя? Был, небось, недоволен?"
"Да нет, как обычно, был вежливым Лорен,
Но, судя по блеску прищуренных глаз,
Он что-то опять замышлял в этот раз,
Как будто себе самому говоря:
‘Наверно, позволил я ягодам зря
Так долго нетронутым зреть на кустах’".
"Он самый расчетливый в наших местах."
"Конечно, недаром привез сюда он
Прожорливых лоренов полный фургон.
Решил, что пускай наедаются тут
И, сколько возможно, с собою возьмут.
Зимою подкормят себя как-нибудь,
А часть продадут, чтобы ноги обуть."
"Так можно безоблачно существовать –
Бери, что природа готова отдать,
Без помощи плугов, лопат и борон."
"Ты б видела Лорена льстивый поклон!
А каждый потомок кусты теребит,
Храня идиотски-торжественный вид."
"Да, местным ребятам завидую я,
Они знают много про эти края.
Про клюкву в болоте, лесную малину,
Чьи заросли с сопки сбегают в долину.
Мне как-то они повстречались с добычей:
Тащили охапки цветов необычных,
А что за цветы – отвечают, не знаем".
"Я раньше ведь не был знаком с этим краем,
И только хозяйство стало устроено,
Развеселил я хитрющего Лорена.
Подумав, что все он разведал окрест,
Спросил я, не знает ли ягодных мест.
‘Я очень бы рад был‘ – мерзавец сказал –
‘Вам все показать, если только бы знал,
И даже жену б нам на помощь призвал,
Но нет голубики, засушливый год‘.
Потом оказалось, что знает, но врет.
При этом был вежлив и невозмутим
Все время, пока говорилимы с ним."
"Он ягодник, видно, считает своим.
Мы так не считаем, давай учудим
И завтра придем в паттерсоновский лес,
Где теплое солнце сияет с небес,
Где стебли растений, наверное, влажны...
Ведь все это было когда-то однажды,
И ягоды мы собирали в тот день,
Как тролли из сказки, вдали от людей,
Вдруг рядышком птица сорвалась с гнезда,
Я, помню, тебя упрекнула тогда:
'Ты чуть ей гнездо не попортил сейчас!'
'Нет, ты это.' 'Ладно, пусть кто-то из нас.'
Мы ягоды рвали и шли через лес,
И вдруг ты как будто куда-то исчез.
Мне стало так страшно тебя потерять,
Что я испугалась и стала кричать.
А ты за спиною стоял, незаметен,
И мне ровным голосом сразу ответил. ”
"Нам там наслаждаться недолго придется –
Отряд юных лоренов снова вернется.
Назавтра придут и дадут нам едва ли
Рвать то, что себе они облюбовали,
Как будто им ягодник в собственность дали.
Мы без воэражений послушно уйдем,
Но как голубика блестит под дождем!
На ягоде капли – сапфир и алмазы –
Волшебный мираж для нечестного глаза!"
ПОСЛЕ СБОРА ЯБЛОК
В зенит уходит лестница, держась за ствол,
К стволу бочонок прислонен,
Еще до края не наполнен он.
Один лишь сук у дерева не гол,
Три яблока нетронутых висят.
Но я закончил убирать свой сад.
Уже зима зовет забыться в сне,
Под запах яблок погружаясь в тишь,
А утром все в природе странно мне:
Трава и листья кажутся седы,
Когда на мир сквозь тонкий лед глядишь,
Сняв корочку замерзнувшей воды.
Лед таял, он выскальзывал из рук,
Ломался он,
А я заснул под льдинок тихий звон
И помню сон:
Гигантских яблок контуры вокруг,
То приближаясь, то издалека
Мелькнут и гаснут, словно миражи,
Веснушчатые рыжие бока.
А я опять стою, держась за сук,
Болят от грубой лестницы ступни,
Когда от ветра дерево дрожит.
И груды яблок заполняют чан,
Бегут они
Сплошным потоком, глухо рокоча.
Но я уже без сил,
Не понапрасну отданных борьбе
За урожай, что сам желал себе.
Десятки тысяч яблок я носил,
В ладони брал и не давал упасть.
Та часть,
Что упадет,
Пускай неповрежденная на вид,
Уже не в той цене, таков закон:
На сидр пойдет.
Но что разбередит
Теперь мой сон, каким бы ни был он?
Будь здесь сурок,
Он бы сказал, во что я погружен:
В бездонный зимний сон, как сам зверек,
Или в обычный сон?
ПЕРЕД СНОМ
Со мной никого на прогулке нет,
Зимою рано уходит свет,
Кругом темнота, лишь окна горят
В домах, у дороги стоящих в ряд.
Там жизнь течет, неизвестная мне,
Я слышу скрипку в одном окне
И падают на занавесок ажур
Тени от юных лиц и фигур.
Бросив на юность прощальный взгляд,
Зашел за околицу и назад.
Но все изменилось вокруг меня –
Ни одного в окошках огня.
Снег под ногами громко скрипит,
Как будто тревожу я всех кто спит,
Как будто без спроса вхожу в дома...
Вечер. Десять часов. Зима.
BLUEBERRIES
"You ought to have seen what I saw on my way
To the village, through Patterson's pasture to-day:
Blueberries as big as the end of your thumb,
Real sky-blue, and heavy, and ready to drum
In the cavernous pail of the first one to come!
And all ripe together, not some of them green
And some of them ripe! You ought to have seen!"
"I don't know what part of the pasture you mean."
"You know where they cut off the woods—let me see—
It was two years ago—or no!—can it be
No longer than that?—and the following fall
The fire ran and burned it all up but the wall."
"Why, there hasn't been time for the bushes to grow.
That's always the way with the blueberries, though:
There may not have been the ghost of a sign
Of them anywhere under the shade of the pine,
But get the pine out of the way, you may burn
The pasture all over until not a fern
Or grass-blade is left, not to mention a stick,
And presto, they're up all around you as thick
And hard to explain as a conjuror's trick."
"It must be on charcoal they fatten their fruit.
I taste in them sometimes the flavour of soot.
And after all really they're ebony skinned:
The blue's but a mist from the breath of the wind,
A tarnish that goes at a touch of the hand,
And less than the tan with which pickers are tanned."
"Does Patterson know what he has, do you think?"
"He may and not care and so leave the chewink
To gather them for him—you know what he is.
He won't make the fact that they're rightfully his
An excuse for keeping us other folk out."
"I wonder you didn't see Loren about."
"The best of it was that I did. Do you know,
I was just getting through what the field had toshow
And over the wall and into the road,
When who should come by, with a democrat-load
Of all the young chattering Lorens alive,
But Loren, the fatherly, out for a drive."
"He saw you, then? What did he do? Did he frown?"
"He just kept nodding his head up and down.
You know how politely he always goes by.
But he thought a big thought—I could tell by his eye—
Which being expressed, might be this in effect:
'I have left those there berries, I shrewdly suspect,
To ripen too long. I am greatly to blame.'"
"He's a thriftier person than some I could name."
"He seems to be thrifty; and hasn't he need,
With the mouths of all those young Lorens to feed?
He has brought them all up on wild berries, they say,
Like birds. They store a great many away.
They eat them the year round, and those they don't eat
They sell in the store and buy shoes for their feet."
"Who cares what they say? It's a nice way to live,
Just taking what Nature is willing to give,
Not forcing her hand with harrow and plow."
"I wish you had seen his perpetual bow—
And the air of the youngsters! Not one of them turned,
And they looked so solemn-absurdly concerned."
"I wish I knew half what the flock of them know
Of where all the berries and other things grow,
Cranberries in bogs and raspberries on top
Of the boulder-strewn mountain, and when they will crop.
I met them one day and each had a flower
Stuck into his berries as fresh as a shower;
Some strange kind—they told me it hadn't a name."
"I've told you how once not long after we came,
I almost provoked poor Loren to mirth
By going to him of all people on earth
To ask if he knew any fruit to be had
For the picking. The rascal, he said he'd be glad
To tell if he knew. But the year had been bad.
There had been some berries—but those were all gone.
He didn't say where they had been. He went on:
'I'm sure—I'm sure'—as polite as could be.
He spoke to his wife in the door, 'Let me see,
Mame, we don't know any good berrying place?'
It was all he could do to keep a straight face."
"If he thinks all the fruit that grows wild is for him,
He'll find he's mistaken. See here, for a whim,
We'll pick in the Pattersons' pasture this year.
We'll go in the morning, that is, if it's clear,
And the sun shines out warm: the vines must be wet.
It's so long since I picked I almost forget
How we used to pick berries: we took one look round,
Then sank out of sight like trolls underground,
And saw nothing more of each other, or heard,
Unless when you said I was keeping a bird
Away from its nest, and I said it was you.
'Well, one of us is.' For complaining it flew
Around and around us. And then for a while
We picked, till I feared you had wandered a mile,
And I thought I had lost you. I lifted a shout
Too loud for the distance you were, it turned out,
For when you made answer, your voice was as low
As talking—you stood up beside me, you know."
"We sha'n't have the place to ourselves to enjoy—
Not likely, when all the young Lorens deploy.
They'll be there to-morrow, or even to-night.
They won't be too friendly—they may be polite—
To people they look on as having no right
To pick where they're picking. But we won't complain.
You ought to have seen how it looked in the rain,
The fruit mixed with water in layers of leaves,
Like two kinds of jewels, a vision for thieves."
AFTER APPLE-PICKING
My long two-pointed ladder's sticking through a tree
Toward heaven still,
And there's a barrel that I didn't fill
Beside it, and there may be two or three
Apples I didn't pick upon some bough.
But I am done with apple-picking now.
Essence of winter sleep is on the night,
The scent of apples: I am drowsing off.
I cannot rub the strangeness from my sight
I got from looking through a pane of glass
I skimmed this morning from the drinking trough
And held against the world of hoary grass.
It melted, and I let it fall and break.
But I was well
Upon my way to sleep before it fell,
And I could tell
What form my dreaming was about to take.
Magnified apples appear and disappear,
Stem end and blossom end,
And every fleck of russet showing clear.
My instep arch not only keeps the ache,
It keeps the pressure of a ladder-round.
I feel the ladder sway as the boughs bend.
And I keep hearing from the cellar bin
The rumbling sound
Of load on load of apples coming in.
For I have had too much
Of apple-picking: I am overtired
Of the great harvest I myself desired.
There were ten thousand thousand fruit to touch,
Cherish in hand, lift down, and not let fall.
For all
That struck the earth,
No matter if not bruised or spiked with stubble,
Went surely to the cider-apple heap
As of no worth.
One can see what will trouble
This sleep of mine, whatever sleep it is.
Were he not gone,
The woodchuck could say whether it's like his
Long sleep, as I describe its coming on,
Or just some human sleep.
GOOD HOURS
I had for my winter evening walk--
No one at all with whom to talk,
But I had the cottages in a row
Up to their shining eyes in snow.
And I thought I had the folk within:
I had the sound of a violin;
I had a glimpse through curtain laces
Of youthful forms and youthful faces.
I had such company outward bound.
I went till there were no cottages found.
I turned and repented, but coming back
I saw no window but that was black.
Over the snow my creaking feet
Disturbed the slumbering village street
Like profanation, by your leave,
At ten o'clock of a winter eve.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "MOUNTAIN INTERVAL"
ДРУГАЯ ДОРОГА
В осеннем лесу развилка дорог.
Какую выбрать - подсказки нет.
Глядел я, растерянно одинок,
Вдоль первой дороги, покуда мог
В подлеске видеть ее просвет.
И честно делая выбор свой
Я глянул в даль другой из дорог.
Она сильней заросла травой,
Но больше разницы никакой
Для проходящих по ней сапог.
В то утро обе манили в путь,
Слой листьев лежал нетронуто свеж,
И я на вторую решил шагнуть,
Чтоб к первой вернуться когда-нибудь,
В душе не питая таких надежд.
Но возвращается через года
Картинка из прошлого моего:
Развилка дорог, а какая куда?
Я менее торную выбрал тогда
И все, вероятно, пошло от того.
БЕЗЗАЩИТНОЕ ГНЕЗДО
Опять, небось, забавы в голове! –
Подумал я, увидевши тебя
На четвереньках в скошенной траве,
Казалось, ты затеяла игру,
Где стебли трав, что пали от ножа,
Срослись и закачались на ветру.
Твои причуды зная и любя,
Я был в игре участвовать готов.
Но не за тем меня позвала ты,
Июньскую траву в руках держа
И клевера поникшие цветы.
Нам было в этот раз не до цветов.
Птенцы лежали у твоих колен,
Топорща стебли вытянутых шей.
Слепая сталь, прочавкав над гнездом,
По счастью не задела малышей,
Но натворила столько перемен,
Жарой наполнив их уютный дом.
Ты птиц от бед хотела оградить,
Восстановить их прежнее житье
Но где же мама, чтобы защитить ,
Укрыть от солнца, принести поесть?
Они ловили взглядом каждый жест
А вдруг мы можем заменить ее?
.
Ты им от солнца делала заслон,
Нас подгонял их беспокойный писк
И мы не знали, что нам предпринять.
Творя добро, всегда идешь на риск -
Вдруг наша помощь отпугнет их мать,
Которую куда-то унесло.
.
Мы как могли пытались им помочь,
Но день ушел в потоке суеты
И нас назад ничто не привело.
Не знаю я (но может знаешь ты?)
Как эти птицы пережили ночь
И как потом вставали на крыло.
УЦЕЛЕВШИЙ СНЕЖНЫЙ КЛОЧОK
Уцелевший снежный клочок,
Ноздреват и нечист,
А, может, прибитый дождем
Смятый газетный лист?
Словно сажею пишет мне
Прежняя белизна
О новостях, что забыл
Или вовсе не знал.
ТЕЛЕФОН
«Мой дом вдали, он виделся едва.
Я шел в поля.
Вокруг покой,
И в тишине,
К цветку нагнувшись, вдруг услышал я
Твои слова.
Не спорь, я знаю – это голос твой
Цветы ловили на твоем окне.
А помнишь, что ты говорила мне?»
«А что тебе поведали цветы?»
«Cпугнув пчелу, за стебель взял цветок,
Поднес к груди,
Но звук уже затух.
Одно лишь слово уловить я смог.
Возможно, мое имя невзначай
Шепнула ты,
А может кто-то произнес «Приди».»
«Я это думала, но не сказала вслух.»
«Я здесь. Встречай.»
ВСТРЕТИЛИСЬ И ПРОШЛИ
Шагал я вниз по склону вдоль стены
И, миновав калитку, встретил Вас.
Вы шли наверх, и в этот первый раз
Следы за нами стали сплетены.
Они в пыли тянулись позади,
А сколько нас – не различить никак:
Уже не два, пока что не один.
Вы след зонта - как десятичный знак -
Решительно поставили в конце,
Но в разговоре, что со мной вели,
Взглянули вниз с улыбкой на лице,
Как будто что-то видели в пыли...
Потом я шел, как Вы до встречи шли,
А Вы по моему пути ушли.
ЛЯГУШАЧИЙ РУЧЕЙ
Ручей к июню высох и замолк.
Куда он убегает каждый год?
Находит ли себе подземный ход
(С собой забрав весь лягушачий полк,
Через туман звеневший весь апрель,
Как призрачный бубенчик сквозь метель)?
Иль, воплотясь в цветущий бальзамин,
Почуяв ветер, клонится за ним,
Навстречу струям, что текли весной.
А нынче отжурчал поток лесной,
Забито русло высохшей листвой...
Пусть неказистый с виду наш ручей,
В лесу таких ручьев не перечесть,
Он взгляд не завораживал ничей ,
Но если любишь, любишь все как есть.
ПРИВЯЗАННАЯ И СВОБОДНАЯ
Любви привычен мир земной,
Где рук кольцо - преграда бедам.
А Мысли этот мир неведом.
У Мысли горизонт иной,
У ней есть крылья за спиной.
Среди лугов, снегов, песков –
Следы Любви, ее объятий.
Здесь, на Земле, чего скрывать ей,
Характер у любви таков.
А Мысль свободна от оков,
Она летит в межзвездной мгле,
Проводит ночь на звездном диске,
А утром снова в путь неблизкий.
И возвращается к Земле
С подпалинами на крыле.
И, может, мысль нашла вдали
То, что любви понятно тоже,
И чувства сходные тревожат
Любовь – заложницу Земли
И Мысль в космической пыли.
ПОДПОРКИ ДЛЯ ГОРОХА
С воскресной службы в разгаре дня
Я в рощу шел, где стучал топор.
Там Джон березу припас для меня,
Под мой горох нарубить подпор.
С небес в прогал, что рощу рассек,
Лилось не по-майски много тепла
И душно пах березовый сок,
Как будто кровь из обрубков текла.
Лягушки, галдевшие день напролет
У каждой лужицы и пруда,
При звуках шагов закрывали рот,
Гадая, зачем я пришел сюда.
Навалены всюду ветки берез
В сочащихся срезах от топора,
Пока на телеге никто не увез
Груз этот, смявший цветы с утра.
Мне ветки нужны, чтоб по ним вились
Ростки гороха в моем дворе,
Словно из почвы их кто-то ввысь
За нитки тянет, как в детской игре.
И вновь оживут лесные цветы,
Стряхнув калечивший стебли гнет,
И триллиум, выйдя из темноты,
Когда положено расцветет.
ЗАЛОЖИТЬ СЕМЯ
Ты говоришь, что в доме ждет обед,
Но я сейчас, наверно, не приду.
Я предаю земле опавший цвет,
Что разбросали яблони в саду.
Пускай от лепестков потомства нет,
Я в них горох морщинистый кладу.
Ты, может быть, пойдешь за мною вслед,
Забыв про дом, про отдых, про еду,
Чтоб, у весенней страсти в кабале,
Творить любовь, сажая семена,
И увидать, как в утренней земле,
Где сорная трава уже видна,
Прорвется в свет меж земляных комков
Упругость новорожденных ростков.
ВСТРЕЧА
В день, что затишьем перед бурей звался,
Когда палящий зной немного спал
И горизонт нахмуриваться стал,
Я то карабкался, то шел насквозь
Болотом в кедраче. Я задыхался
От запаха кедрового и зноя,
Жалея, что с тропы сойти пришлось,
Присел, уставший, на какой-то сук,
А он вцепился в куртку хваткой злою.
Ничто не привлекало взгляд вокруг,
Тогда глаза я поднял к небесам:
Восресший ствол возник в сияньи дня,
Что срублен был, но выжил, распрямясь.
Бескорый призрак, стал недвижим сам,
Наверно, чтоб не придавить меня.
Он, странно руки возводя к плечам
Нес, провода куда-то волоча,
От человека к человеку связь.
‘Ты здесь?’ – спрошу. ‘А где ты быть не смог?
Что в сообщеньях – новости, идеи?
Куда идешь ты – может, в Монреаль?
А я? Не двинусь ни в какую даль
И лишь, сходя с проторенных дорог,
Ищу порой Калипсо Орхидею.’
СОБИРАТЕЛЬ СМОЛЫ
На спуске со мной поравнялся он
И я поневоле ускорил шаг.
Пять миль мы вместе прошли налегке,
Что лучше, чем ехать, пылью дыша,
И в такт качался в его руке
Полупустой холщовый мешок.
Почти крича, через шум и звон
Реки, вдоль которой держали путь,
Я рассказал, как провел сезон
В горах, где дышится хорошо,
И возвращаюсь теперь назад,
А он о себе рассказал чуть-чуть.
Он шел оттуда, где перевал,
Где ручейки сплелись в водопад,
Который от гор куски отрывал,
Их перемалывая в труху.
На ней расти не дано траве
(А лишь неприхотливому мху).
Он там лачугу укрыл в листве,
Тайком от рабочих, что валят лес,
Которым вечно снится пожар,
Дым, закрывший солнечныйл шар,
И пламя, взмывшее до небес.
Мы знаем – все на продажу везут
Ягоды, яйца – обычный товар,
А этот парень несет на базар
Горных елей душистый сок.
При мне из мешка, что смолкой пропах,
Достал он тусклый, грубый комок,
Который, как сырец-самоцвет,
Скрывал золотисто-коричневый цвет,
Что станет розовым на зубах.
Вот так бы жить – идти через лес,
Сквозь елей вечно прохладную тень,
Потом, прижавшись грудью к стволу,
Сделать ножом небольшой надрез,
Собрать по капле из ранки смолу
И выйти на рынок в базарный день.
ЛИНЕЙНАЯ БРИГАДА
Идут, как встарь, мужчины через лес,
Спилив деревьев меньше, чем сломав,
Стволы живые мертвыми сменить,
Чтоб протянуть связующую нить
Живой струной под куполом небес,
Где молча мчат сигналы и слова,
Как мыслей напряженных череда.
А у столбов рабочие кричат,
Натягивая крепящий канат
И ослабляя хватку лишь когда
Последний провод будет закреплен...
Ломясь сквозь лес со смехом, города
Несут нам телеграф и телефон.
ШУМ ДЕРЕВЬЕВ
Я сам у себя спрошу
В силу каких причин
Мы терпим деревьев шум,
Единственный среди всех
Тревожащих наш уют?
Он разрушает нам
Размеренный счет минут
И постоянство утех.
Мы слушаем и молчим.
Нам кто-то твердит про уход
Бросая вызов корням,
Старея из года в год
Все говорит «Уйду»
Но сам уйти не готов.
А я в жилище своем
Лишь головой веду
В такт качанью стволов
Видных в дверной проем.
Когда-нибудь я решу
Что делать выбор пора,
Поднимут голос ветра,
Листьев тревожный шум
Спугнет облаков гряду
И я без ненужных слов
Однажды уйду.
THE ROAD NOT TAKEN
Two roads diverged in a yellow wood,
And sorry I could not travel both
And be one traveler, long I stood
And looked down one as far as I could
To where it bent in the undergrowth.
Then took the other, as just as fair,
And having perhaps the better claim,
Because it was grassy and wanted wear;
Though as for that the passing there
Had worn them really about the same.
And both that morning equally lay
In leaves no step had trodden black.
Oh, I kept the first for another day!
Yet knowing how way leads on to way,
I doubted if I should ever come back.
I shall be telling this with a sigh
Somewhere ages and ages hence:
Two roads diverged in a wood, and I--
I took the one less traveled by,
And that has made all the difference.
THE EXPOSED NEST
You were forever finding some new play.
So when I saw you down on hands and knees
In the meadow, busy with the new-cut hay,
Trying, I thought, to set it up on end,
I went to show you how to make it stay,
If that was your idea, against the breeze,
And, if you asked me, even help pretend
To make it root again and grow afresh.
But ’twas no make-believe with you to-day,
Nor was the grass itself your real concern,
Though I found your hand full of wilted fern,
Steel-bright June-grass, and blackening heads of clover.
’Twas a nest full of young birds on the ground
The cutter-bar had just gone champing over
(Miraculously without tasting flesh)
And left defenseless to the heat and light.
You wanted to restore them to their right
Of something interposed between their sight
And too much world at once—could means be found.
The way the nest-full every time we stirred
Stood up to us as to a mother-bird
Whose coming home has been too long deferred,
Made me ask would the mother-bird return
And care for them in such a change of scene
And might our meddling make her more afraid.
That was a thing we could not wait to learn.
We saw the risk we took in doing good,
But dared not spare to do the best we could
Though harm should come of it; so built the screen
You had begun, and gave them back their shade.
All this to prove we cared. Why is there then
No more to tell? We turned to other things.
I haven’t any memory—have you?—
Of ever coming to the place again
To see if the birds lived the first night through,
And so at last to learn to use their wings.
A PATCH OF OLD SNOW
There’s a patch of old snow in a corner,
That I should have guessed
Was a blow-away paper the rain
Had brought to rest.
It is speckled with grime as if
Small print overspread it,
The news of a day I’ve forgotten—
If I ever read it.
THE TELEPHONE
“When I was just as far as I could walk
From here to-day,
There was an hour
All still
When leaning with my head against a flower
I heard you talk.
Don’t say I didn’t, for I heard you say—
You spoke from that flower on the window sill—
Do you remember what it was you said?”
“First tell me what it was you thought you heard.”
“Having found the flower and driven a bee away,
I leaned my head,
And holding by the stalk,
I listened and I thought I caught the word—
What was it? Did you call me by my name?
Or did you say—
Someone said ‘Come’—I heard it as I bowed.”
“I may have thought as much, but not aloud.”
“Well, so I came.”
MEETING AND PASSING
As I went down the hill along the wall
There was a gate I had leaned at for the view
And had just turned from when I first saw you
As you came up the hill. We met. But all
We did that day was mingle great and small
Footprints in summer dust as if we drew
The figure of our being less than two
But more than one as yet. Your parasol
Pointed the decimal off with one deep thrust.
And all the time we talked you seemed to see
Something down there to smile at in the dust.
(Oh, it was without prejudice to me!)
Afterward I went past what you had passed
Before we met, and you what I had passed.
HYLA BROOK
By June our brook's run out of song and speed.
Sought for much after that, it will be found
Either to have gone groping underground
(And taken with it all the Hyla breed
That shouted in the mist a month ago,
Like ghost of sleigh-bells in a ghost of snow)--
Or flourished and come up in jewel-weed,
Weak foliage that is blown upon and bent
Even against the way its waters went.
Its bed is left a faded paper sheet
Of dead leaves stuck together by the heat--
A brook to none but who remember long.
This as it will be seen is other far
Than with brooks taken otherwhere in song.
We love the things we love for what they are.
BOND AND FREE
Love has earth to which she clings
With hills and circling arms about—
Wall within wall to shut fear out.
But Thought has need of no such things,
For Thought has a pair of dauntless wings.
On snow and sand and turf, I see
Where Love has left a printed trace
With straining in the world’s embrace.
And such is Love and glad to be.
But Thought has shaken his ankles free.
Thought cleaves the interstellar gloom
And sits in Sirius’ disc all night,
Till day makes him retrace his flight,
With smell of burning on every plume,
Back past the sun to an earthly room.
His gains in heaven are what they are.
Yet some say Love by being thrall
And simply staying possesses all
In several beauty that Thought fares far
To find fused in another star.
PEA BRUSH
I walked down alone Sunday after church
To the place where John has been cutting trees
To see for myself about the birch
He said I could have to bush my peas.
The sun in the new-cut narrow gap
Was hot enough for the first of May,
And stifling hot with the odor of sap
From stumps still bleeding their life away.
The frogs that were peeping a thousand shrill
Wherever the ground was low and wet,
The minute they heard my step went still
To watch me and see what I came to get.
Birch boughs enough piled everywhere!—
All fresh and sound from the recent axe.
Time someone came with cart and pair
And got them off the wild flower’s backs.
They might be good for garden things
To curl a little finger round,
The same as you seize cat’s-cradle strings,
And lift themselves up off the ground.
Small good to anything growing wild,
They were crooking many a trillium
That had budded before the boughs were piled
And since it was coming up had to come.
PUTTING IN THE SEED
You come to fetch me from my work to-night
When supper's on the table, and we'll see
If I can leave off burying the white
Soft petals fallen from the apple tree.
(Soft petals, yes, but not so barren quite,
Mingled with these, smooth bean and wrinkled pea;)
And go along with you ere you lose sight
Of what you came for and become like me,
Slave to a springtime passion for the earth.
How Love burns through the Putting in the Seed
On through the watching for that early birth
When, just as the soil tarnishes with weed,
The sturdy seedling with arched body comes
Shouldering its way and shedding the earth crumbs.
AN ENCOUNTER
Once on the kind of day called ‘weather breeder,’
When the heat slowly hazes and the sun
By its own power seems to be undone,
I was half boring through, half climbing through
A swamp of cedar. Choked with oil of cedar
And scurf of plants, and weary and overheated,
And sorry I had left the road I knew,
I paused and rested on a sort of hook
That had me by the coat as good as seated,
And since there was no other way to look,
Looked up toward heaven, and there, against the blue,
Stood over me a resurrected tree,
A tree that had been down and raised again—
A barkless spectre. He had halted too,
As if for fear of treading upon me.
I saw the strange position of his hands—
Up at his shoulders, dragging yellow strands
Of wire with something in it from men to men.
‘You here?’ I said. ‘Where aren’t you nowadays?
And what’s the news you carry—if you know?
And tell me where you’re off for—Montreal?
Me? I’m not off for anywhere at all.
Sometimes I wander out of beaten ways
Half looking for the Orchid Calypso.’
THE GUM-GATHERER
There overtook me and drew me in
To his down-hill, early-morning stride,
And set me five miles on my road
Better than if he had had me ride,
A man with a swinging bag for load
And half the bag wound round his hand.
We talked like barking above the din
Of water we walked along beside.
And for my telling him where I'd been
And where I lived in mountain land
To be coming home the way I was,
He told me a little about himself.
He came from higher up in the pass
Where the grist of the new-beginning brooks
Is blocks split off the mountain mass --
And hopeless grist enough it looks
Ever to grind to soil for grass.
(The way it is will do for moss.)
There he had built his stolen shack.
It had to be a stolen shack
Because of the fears of fire and loss
That trouble the sleep of lumber folk:
Visions of half the world burned black
And the sun shrunken yellow in smoke.
We know who when they come to town
Bring berries under the wagon seat,
Or a basket of eggs between their feet;
What this man brought in a cotton sack
Was gum, the gum of the mountain spruce.
He showed me lumps of the scented stuff
Like uncut jewels, dull and rough
It comes to market golden brown;
But turns to pink between the teeth.
I told him this is a pleasant life
To set your breast to the bark of trees
That all your days are dim beneath,
And reaching up with a little knife,
To loose the resin and take it down
And bring it to market when you please.
THE LINE-GANG
Here come the line-gang pioneering by.
They throw a forest down less cut than broken.
They plant dead trees for living, and the dead
They string together with a living thread.
They string an instrument against the sky
Wherein words whether beaten out or spoken
Will run as hushed as when they were a thought
But in no hush they string it: they go past
With shouts afar to pull the cable taut,
To hold it hard until they make it fast,
To ease away—they have it. With a laugh,
An oath of towns that set the wild at naught
They bring the telephone and telegraph.
THE SOUND OF TREES
I wonder about the trees.
Why do we wish to bear
Forever the noise of these
More than another noise
So close to our dwelling place?
We suffer them by the day
Till we lose all measure of pace,
And fixity in our joys,
And acquire a listening air.
They are that that talks of going
But never gets away;
And that talks no less for knowing,
As it grows wiser and older,
That now it means to stay.
My feet tug at the floor
And my head sways to my shoulder
Sometimes when I watch trees sway,
From the window or the door.
I shall set forth for somewhere,
I shall make the reckless choice
Some day when they are in voice
And tossing so as to scare
The white clouds over them on.
I shall have less to say,
But I shall be gone
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ " NEW HAMPSHIRE"
ТОЧИЛЬНЫЙ КРУГ
Имея колесо, четверку ног,
Точильный круг сам двигаться не мог
И только человеческой рукой
Его пускали в ход и даже в бег,
Но ни на шаг ступить не удалось
Ему из миль, накрученных на ось.
Он неподвижно доживал свой век,
Найдя под старой яблоней покой.
Сегодня снег его запорошил,
А все в сараях скрылись кто как мог.
Хоть многие из скрывшихся машин,
Конечностей – немалая деталь –
Насчитывали меньше, чем станок
(У тачки, например, лишь пара ног).
Из ржавой банки смоченную сталь
Станок на вкус забыл уже давно,
Но голодать под снегом и дождем
Лишь нищим в городах запрещено.
Станок же не укрыт от зимних вьюг,
Хоть до него мне дела больше нет.
Но сохранила память давних лет
Как я мальчишкой, жарким летним днем
Что было сил, крутил точильный круг,
А кто-то взял в работу этот круг
И мы точили лезвие вдвоем.
Я круг успел в движенье запустить,
Смочить водой (слезами может быть),
Но лишь едва он разогнаться смог,
Откуда ни возьмись, возник старик
С косою и в очках, как Хронос-бог.
Он лезвие прижал и в тот же миг
Точильный круг затормозил и сник,
Как поезд, красный увидав сигнал.
Я безуспешно руки напрягал.
Я думал, как точильный мой станок
За много лет преобразиться смог.
Он раньше мог бы заострить копье
Или стрелу. Года берут свое:
Истерся круг, уже не круг - овал,
Он по руке, вращаясь, ударял,
Как будто, злившись, сдачи мне давал;
(Но я на это злиться не могу,
Прощу ему, как бывшему врагу
Легко прощают драки детских лет).
Я думал, кто ответственнее – тот,
Кто задержал вращение станка,
Или другой, станок пустивший в ход?
Кто мог бы справедливый дать ответ,
Насколько остро лезвие клинка?
Такие мысли ум одолевали.
Я о себе заботился едва ли,
Ведь, как ни говори, существовал
Иной подход к спасенью от жары,
Чем в ход пускать разбитое точило,
Когда звенят и жалят комары.
Напарник мой меня не волновал.
Но круг дрожал у старого станка
И лезвие на круге подскочило,
Лишь чудом не поранив старика.
Я смех сдержал, раскручивая ось
(Круг еле полз, как будто смазан клеем).
И был бы рад, чтоб бедствие стряслось,
И мы вращенье временно прервать
Или вообще остановить сумеем.
Меня о том тревожила печаль
Что лезвию острее не бывать
И дальше мы напрасно губим сталь.
Напарник взял клинок без лишних слов,
Он осторожно лезвие потрогал,
И, осмотрев его из-под очков,
Подумал и решил без лишних слов
Крутить еще. Я был кричать готов:
«Подумай, если сточим слишком много,
Мы только вред для дела принесли бы?»
Но все ж кто точит, у того и выбор,
И если результат одобрит он,
Я тоже был бы удовлетворен.
КУСОЧКИ СИНИ
Зачем ценить раздробленную синь,
Любуясь взглядом, бабочкой, цветком?
Ты в синеве утонешь целиком,
Лишь только к небу голову закинь.
Но здесь земля, а небо там, вдали,
И с ним пока лишь гении на ты,
А мы под взглядом синей высоты
Кусочки сини ловим у земли.
ОГОНЬ И ЛЕД
Погибнет мир, сгорев в огне,
Иль вмерзнув в лед?
Огонь желаний ближе мне
И я на этой стороне.
Но если снова речь пойдет
О гибели, то для меня
Холодной ненависти лед
Взамен огня
Вполне сойдет.
ЗАБРОШЕННОЕ КЛАДБИЩЕ
Ступая меж могильных плит,
Цветы на камни положив,
Сюда приходит тот, кто жив,
А мертвым вход уже закрыт.
Здесь камень с надписью лежит:
«Пока ты жив – приди сюда,
Прочти, уйди, закончи жизнь
И возвращайся – навсегда».
И смерть трудилась все года,
Но вдруг сменился ход вещей:
Идут живые как всегда,
А мертвых нету вообще.
И если камню рассказать,
Что смерть отвергли все, кто жив,
И перестали умирать,
Он мог бы верить этой лжи.
СНЕЖНАЯ ПЫЛЬ
Вороньи крылья
Задели сук,
Под снежной пылью
Стою в лесу.
Надежды лучик
Согрел меня:
Вдруг станет лучше
Остаток дня?
ЦЕЛЬ -- ПЕСНЯ
Был ветер песням не учен,
Он что есть силы дул как мог,
И не заботясь ни о чем,
Свистел и выл, сбивая с ног.
Но человек сказал: «Постой!
Шторма и бури прекрати!
Ты не ори – попробуй спой
И слушай как звучит мотив.»
Вдохнул он воздух, плавно так,
И выпустил, во рту согрев,
Не сразу весь, за тактом такт,
Из ветра делая напев,
Чудесный сплав из слов и нот.
Весь инструмент как будто прост.
Из горла в губы звук идет.
Попробуй спой – учись, норд-ост!
ДЕНЬ СИНИХ МОТЫЛЬКОВ
Есть у весны день синих мотыльков,
Осколков неба в крылышковой дрожи.
Кружатся хлопья, чище васильков,
Что на земле заголубеют позже.
А эти, с неба, чуть ли не поют,
Но, страсть свою истратив в одноразье,
Синь крылышек влипает в колею
От грубых шин среди апрельской грязи.
ВСТУПЛЕНИЕ
Из года в год, в ночной волшебный час,
Набравшись сил, нисходит снег на нас,
Желанно бел у леса в темноте,
И песни ветра слышатся не те,
Что он свистел над голою землей...
Гляжу вокруг, ошеломлен зимой,
Как человек на смертном рубеже,
Что за себя не борется уже,
Отбросив неотложные дела,
Не став звездой, не сделав людям зла,
Всю жизнь забыл, как будто не была.
Но учат нас прошедшие года:
Зима – не смерть, она не навсегда.
Пускай метель у каждого ствола
Метровые сугробы намела,
Природа не застынет в вечном сне,
Заголосят лягушки по весне,
Снег съежится от солнечных лучей
И вниз по склону побежит ручей,
Блеснув в засохших зарослях густых
Хвостом змеи, скользнувшей под кусты.
И лишь белы, как память о зиме,
Стволы берез и церковь на холме.
К ЗЕМЛЕ
Губ долгожданный вкус
Предельно сладок был;
Я принял этот груз,
Я воздух пил.
Он приторность унес
А ночью на холмах
Строй виноградных лоз
Как мускус пах.
Сжимала боль виски,
И жимолости сок
Меж пальцами руки
На землю тек
И жизнь была сладка,
В том юношеском сне,
Где лепестки цветка
Жгли кожу мне.
А нынче – спрос на соль.
Во сне, что сладость нес,
Сквозит вина и боль,
Я жажду слез
По чувствам молодым,
А с плеч – любви гора.
И сладковат лишь дым,
Горчит кора.
Усталый и больной,
Годами бит и гнут,
Я, ощутив рукой
Шершавый грунт
И боли не страшась,
Чем дальше, тем сильней,
К земле хочу припасть,
Сродниться с ней.
ПРОЩАЙ, ХРАНИ ХОЛОД
Холодная осень, прощаться пора.
У яблонь твоих не окрепла кора,
Мой сад за холмом, ты еще не подрос,
Зима принесет тебе много угроз.
И мыши, и зайцы голодной порой
Охочи до яблонь с их нежной корой.
Нагрянут олени стволы объедать,
А птицы – набухшие почки клевать.
(И, если б я видел от этого прок,
То всей этой живности дал бы урок,
Сказав им, что яблони трогать нельзя,
И палкою вместо ружья пригрозя. )
Не бойся морозов, воспитанник мой,
Опасней на солнце оттаять зимой
(Чтоб не был до срока разбужен твой сон,
Для сада мы выбрали северный склон.)
Храни в себе холод, мой юноша-сад!
Надежнее минус, чем плюс пятьдесят.
Прощай, мы увидимся лишь по весне,
Я к клену уеду, к березе, к сосне.
Там нету забот в ожиданьи плодов,
Стучат топоры, не страшась холодов.
Мне будет непросто расстаться с тобой,
Фруктовый мой сад с беспокойной судьбой.
Я знаю как зимняя ночь нелегка:
Ни человека, ни огонька.
И в темном, январском, медлительном сне
Сердца твоих яблонь уходят под снег...
Я много им дал, но не больше, чем мог.
Об остальном позаботится Бог.
РУЧЕЙ В ГОРОДЕ
Дошел до фермы городской квартал.
Дом медлил, но черед ему настал
Повесить номер. Ну а что с ручьем,
Крутой петлей охватывавшим дом?
Казалось, сила в нем невелика,
Но сунешь палец – дернется рука.
Я помню как подбрасывал поток
На пробу мною брошенный цветок.
Теперь дома построятся вокруг,
Зальют асфальтом зеленевший луг,
Фруктовый сад легко срубить и сжечь,
Но как потоку помешаешь течь?
Как оградиться от живой воды,
В которой нет для города нужды?
Ручей – в трубу, в подземный каземат!
Где не видны ни лето, ни зима.
Он будет течь в зловонной вечной мгле,
А чем мешал он людям на земле?
Исчез ручей, стремителен и чист,
Лишь старой карты пожелтевший лист
Его хранит, и можно лишь мечтать,
Чтоб он являлся из земли опять,
От света и от воздуха дрожа,
Смущая труд и отдых горожан.
ВСПОМИНАЯ ЗИМОЙ ВЕЧЕРНЮЮ ПТИЦУ
Тускнел на небе закатный блеск,
Спускался холод на зимний лес,
И птицы тень почудилась мне
На свежевыпавшей белизне.
Здесь летом шаг прерывал я свой
И слушал как птаха в тени за листвой,
Как будто с неба зов ощутив,
Живой и нежный вела мотив.
А нынче лес молчалив и чист,
На ветке висит одинокий лист.
И нет на дереве никого –
Два раза я обошел его.
Гляжу как снег на склоне холма
Морозной наледью красит зима,
Но что изменит этот налет?
Не требует золото позолот.
А сверху облако или дымок,
Как будто кисти белый мазок
С севера к югу ветер несет;
И первой звездой пронзен небосвод.
БЕСКРАЙНИЙ МИГ
Он вдруг увидел, стоя на ветру,
Далекий блик сквозь голые леса.
Он понимал, что на исходе март,
Но был готов поверить в чудеса.
А я сказал: «Быть может, рай в цвету?»
Ведь дни и вправду солнечными были,
Могло казаться, что вокруг не март,
А майский сад в цветущем изобильи.
Мы в странном мире замерли на миг,
Но, помешав продлиться волшебству,
«Пойдем – сказал я – это юный бук
Не сбросил прошлогоднюю листву.»
ВЕЧЕР СРЕДЬ САХАРНЫХ КЛЕНОВ
Не торопясь, пришел под вечер я
К сахароварне на верху холма.
Был март, на лес уже спускалась тьма,
И я сказал хозяину огня:
«Раздуй сильнее пламя, потрудись -
Пусть искры с дымом улетают ввысь».
Не все исчезнут в небе без помех
Часть их застрянет, в ветки вплетены,
Чтоб, не погаснув, сделать ночь светлей,
Как будто стать осколками луны
И вместе с ней высвечивать во мгле
На кленах ведра с крышками поверх
И снег медвежьей шкурой на земле.
Но искры не стремились стать луной.
Они желали меж кленовых крон
Мерцать как Лев, Плеяды, Орион
В клочках ночного неба надо мной.
ДЕНЬ ПОЮЩЕЙ ДОЛИНЫ
Закрылась дверь – и это был последний звук.
Ты дальше шла неслышно через луг,
Но, отойдя совсем немного от двери,
Ты разбудила в проблесках зари
Одну лишь птицу, а она – всех остальных.
Ты не горюй, что прерван сон у них,
И без тебя их разбудил бы первый луч,
Сквозь облака пробившись, тонок и колюч.
С ним сможет музыка свободу обрести,
Когда всю ночь ее держали взаперти.
Рассвет не думал красить это утро
Играя в капельках дождя, как в перламутрах,
Пока в лучах они не вспыхнут как алмаз,
И песни сами не родились в этот час:
Ты начинала их и будто бы творишь...
А я еще дремлю под капли с крыш,
И от дождя промокла штора на окне...
Ты обо всем, придя, расскажешь мне.
Все было так – я в этом убежден:
В долине певчий день тобой рожден.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Кричали листья: «Ветер, мы с тобой!»
И вслед за ним срывались с веток в даль,
Но, задремав, теряли высоту,
Шепча: «Останься, нас не покидай.»
Они с весны, лишь почки разорвав,
Мечтали ветром быть унесены,
А нынче их мечта – найти ночлег
В кустарнике, в лощине, у стены.
И ветра увлекающий порыв
Уже не может листья встрепенуть;
Они лениво кружат по земле,
Заканчивая свой короткий путь.
Когда свободен стану, словно лист,
Не ведая заботы никакой,
За краем жизни дай мне Бог найти
Иное, чем безжизненный покой.
О ДЕРЕВЕ УПАВШЕМ ПОПЕРЕК ДОРОГИ
(пусть слышит)
Еловый ствол упал наперекос,
Дорогу под собою погребя,
Не как преграда нам, а как вопрос,
Что думаем мы сами про себя,
Способны ли и дальше видеть цель,
Хоть изменились правила игры,
И выйти в снег, и сдвинуть эту ель,
Жалея, что не взяли топоры?
Ведь ей известно, если выбран путь,
То нас не остановит ничего,
И если надо землю повернуть,
То мы ее подцепим рычагом.
Устав кружить, планета в тот же миг,
Цель обретя , рванется напрямик.
ОТТЕПЕЛЬ НА СКЛОНЕ
А знаешь, как, прервав свой зимний сон,
Бежит на солнцем ослепленный склон
Из снега ящериц блестящий миллион?
Течет поток живого серебра
И я не знаю, как они смогли,
Волшебный свет почувствовав вдали,
Проснуться и бежать из-под ковра,
Который солнце сдернуло с земли .
Но если б эту гонку ты хотел
Прервать, хватая ящериц за хвост,
Прижав ногой иль, рухнув во весь рост
В поток, что ослепительно блестел
Десятком извивающихся тел,
Несущихся нестройными рядами
Под птичьий ободряющий галдеж,
То с мокрыми ногами и руками
Но без единой ящерки уйдешь.
Но переменит все луна-колдунья,
Расчистив мир от солнечных чудес.
Она вползет на небо над горой,
Ее дыханье, обретая вес,
Накроет ящериц мерцаньем лунным.
К шести часам их бег еще не смолк,
Но ждет луна, пока снуюший рой
Не ощутит начала лунных чар,
И к девяти весь ящеричный полк,
Застыв в сплетении случайных поз,
На склоне грудой смерзшейся торчал,
Что до восхода не расшевелить. ..
Заклятье, заморозившее их,
Струилось так неслышно меж берез,
Что будь там лист, и он остался б тих.
А чтобы каждой ящерке застыть,
К ней вьет луна лучащуюся нить...
Если б я мог их так заворожить!
НАША ПЕСЕННАЯ СИЛА
Метель весной, а грунт прогрет и сух,
Снег, чтоб не таять, кружит на весу
И пролетает белая орда,
Не оставляя на земле следа.
Земля решила, отторгая снег,
Что не подходит белый цвет весне.
Но ночью хлопьям все же удалось
Раскрасить землю белизной полос,
Трава и сад признали снегопад
И вне дорог зима пришла назад.
С утра окрестность выцветши-мертва,
Под снежным прессом мается трава,
Деревья ветки опустили вниз,
Как будто груз плодов на них повис.
Снежки на почках – как фруктовый сад,
И лишь в грязи дороги полоса.
Там будто греет тайное тепло
Иль свежий снег подошвами смело.
Весной здесь собираются певцы:
Летят дрозды, малиновки, скворцы.
Отсюда путь им – в разные концы,
Где гнезда вить привычней и родней.
Кому на дальний север, к Хадсон Бэй,
Кого-то холод отпугнет южней...
Но на пути вот этот поздний снег,
Где невозможен отдых и ночлег.
Ни гиблая пороша на полях,
Ни ветки в вязких белых рукавах
Присесть усталым птицам не дают,
Дорога – их единственный приют.
Метель сроднила тысячи бедняг,
Садится в грязь за косяком косяк.
Передо мною по дороге тёк
Из птичьих тел составленный поток.
Они по суше продолжали путь ,
Чтоб крыльям хоть немного отдохнуть.
Те, кто лететь совсем уже не мог,
Испуганно скакали из-под ног,
А несколько отчаянных пичуг
Меж белых веток описали круг,
Как в зале, полном хрупкого стекла,
Где птица залетевшая могла
Все сокрушить движением крыла,
И впереди меня вернулись в стаю,
Чтоб вновь вспорхнуть, с дороги отлетая.
Всего одна метель в их кратком веке
Не научила, что от человека
Скрываться надо за его спиной.
И все ж надежда управляет мной.
Здесь в шторм скопилась песенная сила,
Пусть в непогоду трудно и уныло,
Но каждый к свету вырваться готов
И песней оживить ростки цветов.
ДВЕРЬ БЕЗ ЗАМКА
Шли года чередой,
Не раздался пока
Этот стук, наконец,
В мою дверь без замка.
Погасил я свет,
Чтоб притих мой дом,
И взглянул на дверь
Помолясь тайком.
Стук раздался вновь,
Но я смог с трудом
Сквозь окно пролезть
И покинуть дом.
Крикнул я «Войди!»
Обратясь к дверям,
Чтоб услышать мог
Кто бы ни был там.
И меня теперь
В клетке больше нет,
Растворюсь в толпе
Я с теченьем лет.
ВСПОМИНАЯ ЗИМОЙ ВЕЧЕРНЮЮ ПТИЦУ
Тускнел на небе закатный блеск,
Спускался холод на зимний лес,
И птицы тень почудилась мне
На свежевыпавшей белизне.
Здесь летом шаг прерывал я свой
И слушал как птаха в тени за листвой,
Как будто с неба зов ощутив,
Живой и нежный вела мотив.
А нынче лес молчалив и чист,
На ветке висит одинокий лист.
И нет на дереве никого –
Два раза я обошел его.
Гляжу как снег на склоне холма
Морозной наледью красит зима,
Но что изменит этот налет?
Не требует золото позолот.
А сверху облако или дымок,
Как будто кисти белый мазок
С севера к югу ветер несет;
И первой звездой пронзен небосвод.
ПОНЯТЬ ПРИРОДУ
Горит закат, как горел пожар
Над полем, где дом у дороги был,
А нынче, как пестик без лепестков,
Лишь голый контур печной трубы.
Сарай за тропкой наискосок
Был волей ветра спасен от огня
И одиноко стоит в стороне,
Последнюю память о доме храня.
Уже не вздрогнет дощатый пол
От стука копыт и скрипа колес,
С булыжной дороги в проем ворот
Не въедет сеном груженный воз.
Порхают птицы взад и вперед
Через окно с разбитым стеклом
И тихо шуршат – как вздыхаем мы,
Упорно думая о былом.
Для них – расцветшая вновь сирень,
И старый вяз, обожженный огнем,
И криворукий насос без воды,
И колышек с проволокой на нем.
И птицы рады уюту гнезд,
Им для печали причины нет,
Но лишь прожив в деревне, поймешь:
Не плачет природа от прошлых бед.
THE GRINDSTONE
Having a wheel and four legs of its own
Has never availed the cumbersome grindstone
To get it anywhere that I can see.
These hands have helped it go, and even race;
Not all the motion, though, they ever lent,
Not all the miles it may have thought it went,
Have got it one step from the starting place.
It stands beside the same old apple tree.
The shadow of the apple tree is thin
Upon it now its feet as fast in snow.
All other farm machinery's gone in,
And some of it on no more legs and wheel
Than the grindstone can boast to stand or go.
(I'm thinking chiefly of the wheelbarrow.)
For months it hasn't known the taste of steel
Washed down with rusty water in a tin.
But standing outdoors hungry, in the cold,
Except in towns at night is not a sin.
And, anyway, it's standing in the yard
Under a ruinous live apple tree
Has nothing any more to do with me,
Except that I remember how of old
One summer day, all day I drove it hard,
And someone mounted on it rode it hard
And he and I between us ground a blade.
I gave it the preliminary spin,
And poured on water (tears it might have been);
And when it almost gaily jumped and flowed,
A Father-Time-like man got on and rode,
Armed with a scythe and spectacles that glowed.
He turned on will-power to increase the load
And slow me down – and I abruptly slowed,
Like coming to a sudden railroad station.
I changed from hand to hand in desperation.
I wondered what machine of ages gone
This represented an improvement on.
For all I knew it may have sharpened spears
And arrowheads itself. Much use for years
Had gradually worn it an oblate
Spheroid that kicked and struggled in its gait,
Appearing to return me hate for hate;
(But I forgive it now as easily
As any other boyhood enemy
Whose pride has failed to get him anywhere).
I wondered who it was the man thought ground –
The one who held the wheel back or the one
Who gave his life to keep it going round?
I wondered if he really thought it fair
For him to have the say when we were done.
Such were the bitter thoughts to which I turned.
Not for myself was I so much concerned
Oh no! – although, of course, I could have found
A better way to pass the afternoon
Than grinding discord out of a grindstone,
And beating insects at their gritty tune.
Nor was I for the man so much concerned.
Once when the grindstone almost jumped its bearing
It looked as if he might be badly thrown
And wounded on his blade. So far from caring,
I laughed inside, and only cranked the faster
(It ran as if it wasn't greased but glued);
I'd welcome any moderate disaster
That might be calculated to postpone
What evidently nothing could conclude.
The thing that made me more and more afraid
Was that we'd ground it sharp and hadn't known,
And now were only wasting precious blade.
And when he raised it dripping once and tried
The creepy edge of it with wary touch
And viewed it over his glasses funny-eyed,
Only disinterestedly to decide
It needed a turn more, I could have cried
Wasn't there a danger of a turn too much?
Mightn't we make it worse instead of better?
I was for leaving something to the whetter.
What if it wasn't all it should be? I'd
Be satisfied if he'd be satisfied.
FRAGMENTARY BLUE
Why make so much of fragmentary blue
In here and there a bird, or butterfly,
Or flower, or wearing-stone, or open eye,
When heaven presents in sheets the solid hue?
Since earth is earth, perhaps, not heaven (as yet)-
Though some savants make earth include the sky;
And blue so far above us comes so high,
It only gives our wish for blue a whet.
FIRE AND ICE
Some say the world will end in fire,
Some say in ice.
From what I've tasted of desire
I hold with those who favor fire.
But if it had to perish twice,
I think I know enough of hate
To say that for destruction ice
Is also great
And would suffice.
IN A DISUSED GRAVEYARD
The living come with grassy tread
To read the gravestones on the hill;
The graveyard draws the living still,
But never anymore the dead.
The verses in it say and say:
"The ones who living come today
To read the stones and go away
Tomorrow dead will come to stay."
So sure of death the marbles rhyme,
Yet can't help marking all the time
How no one dead will seem to come.
What is it men are shrinking from?
It would be easy to be clever
And tell the stones: Men hate to die
And have stopped dying now forever.
I think they would believe the lie.
DUST OF SHOW
The way a crow
Shook down on me
The dust of snow
From a hemlock tree
Has given my heart
A change of mood
And saved some part
Of a day I have rued.
THE AIM WAS SONG
Before man came to blow it right
The wind once blew itself untaught,
And did its loudest day and night
In any rough place where it caught.
Man came to tell it what was wrong:
It hadn't found the place to blow;
It blew too hard - the aim was song.
And listen - how it ought to go!
He took a little in his mouth,
And held it long enough for north
To be converted into south,
And then by measure blew it forth.
By measure. It was word and note,
The wind the wind had meant to be -
A little through the lips and throat.
The aim was song - the wind could see.
BLUE-BUTTERFLY DAY
It is blue-butterfly day here in spring,
And with these sky-flakes down in flurry on flurry
There is more unmixed color on the wing
Than flowers will show for days unless they hurry.
But these are flowers that fly and all but sing:
And now from having ridden out desire
They lie closed over in the wind and cling
Where wheels have freshly sliced the April mire.
THE ONSET
Always the same, when on a fated night
At last the gathered snow lets down as white
As may be in dark woods, and with a song
It shall not make again all winter long
Of hissing on the yet uncovered ground,
I almost stumble looking up and round,
As one who overtaken by the end
Gives up his errand, and lets death descend
Upon him where he is, with nothing done
To evil, no important triumph won,
More than if life had never been begun.
Yet all the precedent is on my side:
I know that winter death has never tried
The earth but it has failed: the snow may heap
In long storms an undrifted four feet deep
As measured again maple, birch, and oak,
It cannot check the peeper's silver croak;
And I shall see the snow all go downhill
In water of a slender April rill
That flashes tail through last year's withered brake
And dead weeds, like a disappearing snake.
Nothing will be left white but here a birch,
And there a clump of houses with a church.
TO EARTHWARD
Love at the lips was touch
As sweet as I could bear;
And once that seemed too much;
I lived on air
That crossed me from sweet things,
The flow of—was it musk
From hidden grapevine springs
Downhill at dusk?
I had the swirl and ache
From sprays of honeysuckle
That when they're gathered shake
Dew on the knuckle.
I craved strong sweets, but those
Seemed strong when I was young;
The petal of the rose
It was that stung.
Now no joy but lacks salt,
That is not dashed with pain
And weariness and fault;
I crave the stain
Of tears, the aftermark
Of almost too much love,
The sweet of bitter bark
And burning clove.
When stiff and sore and scarred
I take away my hand
From leaning on it hard
In grass and sand,
The hurt is not enough:
I long for weight and strength
To feel the earth as rough
To all my length.
GOOD-BYE AND KEEP COLD
This saying good-bye on the edge of the dark
And cold to an orchard so young in the bark
Reminds me of all that can happen to harm
An orchard away at the end of the farm
All winter, cut off by a hill from the house.
I don't want it girdled by rabbit and mouse,
I don't want it dreamily nibbled for browse
By deer, and I don't want it budded by grouse.
(If certain it wouldn't be idle to call
I'd summon grouse, rabbit, and deer to the wall
And warn them away with a stick for a gun.)
I don't want it stirred by the heat of the sun.
(We made it secure against being, I hope,
By setting it out on a northerly slope.)
No orchard's the worse for the wintriest storm;
But one thing about it, it mustn't get warm.
"How often already you've had to be told,
Keep cold, young orchard. Good-bye and keep cold.
Dread fifty above more than fifty below."
I have to be gone for a season or so.
My business awhile is with different trees,
Less carefully nourished, less fruitful than these,
And such as is done to their wood with an axe—
Maples and birches and tamaracks.
I wish I could promise to lie in the night
And think of an orchard's arboreal plight
When slowly (and nobody comes with a light)
Its heart sinks lower under the sod.
But something has to be left to God.
A BROOK IN THE CITY
The farmhouse lingers, though averse to square
With the new city street it has to wear
A number in. But what about the brook
That held the house as in an elbow-crook?
I ask as one who knew the brook, its strength
And impulse, having dipped a finger length
And made it leap my knuckle, having tossed
A flower to try its currents where they crossed.
The meadow grass could be cemented down
From growing under pavements of a town;
The apple trees be sent to hearth-stone flame.
Is water wood to serve a brook the same?
How else dispose of an immortal force
No longer needed? Staunch it at its source
With cinder loads dumped down? The brook was thrown.
Deep in a sewer dungeon under stone
In fetid darkness still to live and run --
And all for nothing it had ever done
Except forget to go in fear perhaps.
No one would know except for ancient maps
That such a brook ran water. But I wonder
If from its being kept forever under,
The thoughts may not have risen that so keep
This new-built city from both work and sleep.
LOOKING FOR A SUNSET BIRD IN WINTER
The west was getting out of gold,
The breath of air had died of cold,
When shoeing home across the white,
I thought I saw a bird alight.
In summer when I passed the place
I had to stop and lift my face;
A bird with an angelic gift
Was singing in it sweet and swift.
No bird was singing in it now.
A single leaf was on a bough,
And that was all there was to see
In going twice around the tree.
From my advantage on a hill
I judged that such a crystal chill
Was only adding frost to snow
As gilt to gold that wouldn't show.
A brush had left a crooked stroke
Of what was either cloud or smoke
From north to south across the blue;
A piercing little star was through.
A BOUNDLESS MOMENT
He halted in the wind, and - what was that
Far in the maples, pale, but not a ghost?
He stood there bringing March against his thought,
And yet too ready to believe the most.
'Oh, that's the Paradise-in-bloom,' I said;
And truly it was fair enough for flowers
Had we but in us to assume in March
Such white luxuriance of May for ours.
We stood a moment so in a strange world,
Myself as one his own pretense deceives;
And then I said the truth (and we moved on) .
A young beech clinging to its last year's leaves.
EVENING IN A SUGAR ORCHARD
From where I lingered in a lull in March
Outside the sugar-house one night for choice,
I called the fireman with a careful voice
And bade him leave the pan and stoke the arch:
“O fireman, give the fire another stoke,
And send more sparks up chimney with the smoke.”
I thought a few might tangle, as they did,
Among bare maple boughs, and in the rare
Hill atmosphere not cease to glow,
And so be added to the moon up there.
The moon, though slight, was moon enough to show
On every tree a bucket with a lid,
And on black ground a bear-skin rug of snow.
The sparks made no attempt to be the moon.
They were content to figure in the trees
As Leo, Orion, and the Pleiades.
And that was what the boughs were full of soon.
THE VALLEY’S SINGING DAY
The sound of the closing outside door was all.
You made no sound in the grass with your footfall,
As far as you went from the door, which was not far;
But you had awakened under the morning star
The first song-bird that awakened all the rest.
He could have slept but a moment more at best.
Already determined dawn began to lay
In place across a cloud the slender ray
For prying beneath and forcing the lids of sight,
And loosing the pent-up music of over-night.
But dawn was not to begin their “pearly-pearly”
(By which they mean the rain is pearls so early,
Before it changes to diamonds in the sun),
Neither was song that day to be self-begun.
You had begun it, and if there needed proof—
I was asleep still under the dripping roof,
My window curtain hung over the sill to wet;
But I should awake to confirm your story yet;
I should be willing to say and help you say
That once you had opened the valley’s singing day.
MISGIVING
All crying, 'We will go with you, O Wind!'
The foliage follow him, leaf and stem;
But a sleep oppresses them as they go,
And they end by bidding him stay with them.
Since ever they flung abroad in spring
The leaves had promised themselves this flight,
Who now would fain seek sheltering wall,
Or thicket, or hollow place for the night.
And now they answer his summoning blast
With an ever vaguer and vaguer stir,
Or at utmost a little reluctant whirl
That drops them no further than where they were.
I only hope that when I am free
As they are free to go in quest
Of the knowledge beyond the bounds of life
It may not seem better to me to rest.
ON A TREE FALLEN ACROSS THE ROAD
(to hear us talk)
The tree the tempest with a crash of wood
Throws down in front of us is not bar
Our passage to our journey's end for good,
But just to ask us who we think we are
Insisting always on our own way so.
She likes to halt us in our runner tracks,
And make us get down in a foot of snow
Debating what to do without an ax.
And yet she knows obstruction is in vain:
We will not be put off the final goal
We have it hidden in us to attain,
Not though we have to seize earth by the pole
And, tired of aimless circling in one place,
Steer straight off after something into space.
A HILLSIDE THAW
To think to know the country and not know
The hillside on the day the sun lets go
Ten million silver lizards out of snow!
As often as I've seen it done before
I can't pretend to tell the way it's done.
It looks as if some magic of the sun
Lifted the rug that bred them on the floor
And the light breaking on them made them run.
But if I thought to stop the wet stampede,
And caught one silver lizard by the tail,
And put my foot on one without avail,
And threw myself wet-elbowed and wet-kneed
In front of twenty others' wriggling speed,—
In the confusion of them all aglitter,
And birds that joined in the excited fun
By doubling and redoubling song and twitter,
I have no doubt I'd end by holding none.
It takes the moon for this. The sun's a wizard
By all I tell; but so's the moon a witch.
From the high west she makes a gentle cast
And suddenly, without a jerk or twitch,
She has her spell on every single lizard.
I fancied when I looked at six o'clock
The swarm still ran and scuttled just as fast.
The moon was waiting for her chill effect.
I looked at nine: the swarm was turned to rock
In every lifelike posture of the swarm,
Transfixed on mountain slopes almost erect.
Across each other and side by side they lay.
The spell that so could hold them as they were
Was wrought through trees without a breath of storm
To make a leaf, if there had been one, stir.
It was the moon’s she held them until day,
One lizard at the end of every ray.
The thought of my attempting such a stay!
OUR SINGING STRENGTH
It snowed in spring on earth so dry and warm
The flakes could find no landing place to form.
Hordes spent themselves to make it wet and cold,
And still they failed of any lasting hold.
They made no white impression on the black.
They disappeared as if earth sent them back.
Not till from separate flakes they changed at night
To almost strips and tapes of ragged white
Did grass and garden ground confess it snowed,
And all go back to winter but the road.
Next day the scene was piled and puffed and dead.
The grass lay flattened under one great tread.
Borne down until the end almost took root,
The rangey bough anticipated fruit
With snowball cupped in every opening bud.
The road alone maintained itself in mud,
Whatever its secret was of greater heat
From inward fires or brush of passing feet.
In spring more mortal singers than belong
To any one place cover us with song.
Thrush, bluebird, blackbird, sparrow, and robin throng;
Some to go further north to Hudson's Bay,
Some that have come too far north back away,
Really a very few to build and stay.
Now was seen how these liked belated snow.
The field had nowhere left for them to go;
They'd soon exhausted all there was in flying;
The trees they'd had enough of with once trying
And setting off their heavy powder load.
They could find nothing open but the road.
So there they let their lives be narrowed in
By thousands the bad weather made akin.
The road became a channel running flocks
Of glossy birds like ripples over rocks.
I drove them under foot in bits of flight
That kept the ground, almost disputing right
Of way with me from apathy of wing,
A talking twitter all they had to sing.
A few I must have driven to despair
Made quick asides, but having done in air
A whir among white branches great and small
As in some too much carven marble hall
Where one false wing beat would have brought down all,
Came tamely back in front of me, the Drover,
To suffer the same driven nightmare over.
One such storm in a lifetime couldn't teach them
That back behind pursuit it couldn't reach them;
None flew behind me to be left alone.
Well, something for a snowstorm to have shown
The country's singing strength thus brought together,
That though repressed and moody with the weather
Was nonetheless there ready to be freed
And sing the wild flowers up from root and seed.
THE LOCKLESS DOOR
It went many years,
But at last came a knock,
And I thought of the door
With no lock to lock.
I blew out the light,
I tip-toed the floor,
And raised both hands
In prayer to the door.
But the knock came again
My window was wide;
I climbed on the sill
And descended outside.
Back over the sill
I bade a "Come in"
To whatever the knock
At the door may have been.
So at a knock
I emptied my cage
To hide in the world
And alter with age.
LOOKING FOR A SUNSET BIRD IN WINTER
The west was getting out of gold,
The breath of air had died of cold,
When shoeing home across the white,
I thought I saw a bird alight.
In summer when I passed the place
I had to stop and lift my face;
A bird with an angelic gift
Was singing in it sweet and swift.
No bird was singing in it now.
A single leaf was on a bough,
And that was all there was to see
In going twice around the tree.
From my advantage on a hill
I judged that such a crystal chill
Was only adding frost to snow
As gilt to gold that wouldn't show.
A brush had left a crooked stroke
Of what was either cloud or smoke
From north to south across the blue;
A piercing little star was through.
THE NEED OF BEING VERSED IN COUNTRY THINGS
The house had gone to bring again
To the midnight sky a sunset glow.
Now the chimney was all of the house that stood,
Like a pistil after the petals go.
The barn opposed across the way,
That would have joined the house in flame
Had it been the will of the wind, was left
To bear forsaken the place’s name.
No more it opened with all one end
For teams that came by the stony road
To drum on the floor with scurrying hoofs
And brush the mow with the summer load.
The birds that came to it through the air
At broken windows flew out and in,
Their murmur more like the sigh we sigh
From too much dwelling on what has been.
Yet for them the lilac renewed its leaf,
And the aged elm, though touched with fire;
And the dry pump flung up an awkward arm;
And the fence post carried a strand of wire.
For them there was really nothing sad.
But though they rejoiced in the nest they kept,
One had to be versed in country things
Not to believe the phoebes wept.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "WEST-RUNNING BROOK"
ВЕСЕННИЕ ЛУЖИ
Весенним лужам не мешает лес,
Они вмещают синеву небес.
И, как цветы, дрожат в ознобе лужи,
И, как цветы, живут недолгий срок,
Им ни реки, ни ручейка не нужно –
Все выпьют корни, вверх пуская сок.
Закроет солнце свежая листва
И свет к цветам дотянется едва.
А может пусть повременит природа,
Чтоб уничтожить не пришла пора
Цветы с водою и с цветами воду,
Что звали снегом мы еще вчера.
ВОЛЬНАЯ ЛУНА
Я юную луну примерил вкось
К обрезам крыш, вечерней мглой одетым,
Быть может так, как ты на гладь волос
Примерила б заколку с самоцветом.
Я примерял луну, меняя точку:
То в паре со звездой, то в одиночку.
А после я ее с собой носил
По летнему вечернему покою,
Достав из рамки скрещенных осин,
Переносил над глянцевой рекою,
И сбросив в воду, видел как оттуда
Катился отблеск, продолжалось чудо.
СВЕТЛЯЧКИ В САДУ
На небе звезды к ночи расцвели,
Им подражают светлячки с земли,
Которые до звезд не доросли
И, не пытаясь влиться в звездный рой,
Лишь полыхнут по-звездному порой,
Всего на миг выдерживая роль.
ПРОХОДЯ НЕЗАМЕТНО
В вершинах леса – ветер и свет,
Крикнешь снизу – ответа нет.
И кто ты есть для этих верхов
В тени листвы у корней и мхов?
Ты ниже диких лесных орхидей,
В сумрак спрятанных от людей,
Где, на голом стебле одинок,
Поник головой пятнистый цветок.
Ты гладишь кору, а складки на ней
Тянутся вверх от самых корней.
Навстречу летит одинокий лист.
Не для тебя. Без адреса. Чист.
И вот уж след затерялся твой,
А лес все так же шумит листвой,
Без всякой жалости о цветке –
Трофее, сжатом в твоей руке.
КОКОН
А может эта голубая мгла,
Что здесь осенним вечером легла,
В которой кромка леса чуть видна
И постарела юная луна –
Всего лишь дым от старенькой печи,
Что греет дом, затерянный в ночи.
Здесь свет не зажигают в ранний час,
Скрывая жизнь от посторонних глаз,
И можно дожидаться долгий срок,
Пока хоть кто-то выйдет за порог,
Как будто под прикрытье этих стен
Ушли жилицы в добровольный плен.
Они плетут, как пряжу, этот дым,
Свой мир окутав коконом седым
И тянут дальше дымную струну
Как якоря на землю и луну.
Назло буранам, что зимой придут,
Они свой кокон бережно прядут.
ПРОЛЕТАЯ МИМО
Я часто из поезда видел цветы,
Но с ходу не мог различить их черты.
Хотелось покинуть вагон, подойти
И разглядеть цветы вдоль пути.
Я все названья в уме перебрал -
То был не кипрей, зарастивший пал,
Не колокольчик у входа в туннель,
Не люпин, любитель песчаных земель.
Но что промелькнуло в вагонном стекле,
Не знает, наверно, никто на земле.
Нам проблески дарятся лишь пока
На мир мы смотрим издалека.
ПРИБЕЖИЩЕ
Когда лучами напоследок жаля,
Огарок солнца падает в залив,
Никто не слышит от природы жалоб,
Лишь птицы знают – вечер тороплив
И скоро небеса закроет тьма.
Одна из них, глаза закрыв почти,
Чуть слышный свист свой слушает сама,
Другая, чтоб не встретить ночь в пути,
Торопится в гнездо скорей попасть.
Уже сосна знакомая видна,
Быстрее вниз, чирикая: «Спаслась!
Теперь пусть ночь становится темна.
Пусть в завтра заглянуть нам не дано,
Так пусть случится все что суждено.»
У ТИХОГО ОКЕАНА
Гремит прибой, раздробленный в туман,
Швыряет волны в берег океан,
Пытаясь сделать то, что никогда
С землей еще не делала вода.
По небу ветер облака разнес
Всклокоченными прядями волос.
На берег мрачно рушатся валы,
Хоть он прикрыт объятьями скалы,
А ей опорой служит материк;
Но кажется, что в следующий миг
Не на ночь, а на многие года
Нагрянет неизвестная беда,
Страшней прибоя раня наши души,
Пока Господь свет в мире не потушит.
ПОТЕРЯННЫЙ
Опять этот ветер над головой
Все так же срывается в низкий вой.
Где же я слышал ветер такой?
Упрямую дверь придержав рукой,
Гляжу с холма на пенный прибой .
Кончилось лето, кончился день.
На западе туч зловещая тень.
Крыльцо тоскливо скрипит подо мной,
Листья слепо кружатся у ног,
Ткнутся в колени и наутек.
Я в шуме ветра услышать смог
Тайну, которую я не сберег:
То что я в доме теперь одинок
Идля природы уже не секрет
То что я в жизни теперь одинок,
Со мной никого, кроме Бога, нет.
ДЕРЕВО В МОЕМ ОКНЕ
Дерево, мы в этот час ночной
Через окно ведем разговор
И пусть не будет завесы штор
Между тобой и мной.
Из кроны твоей туманная мысль
Всплывает к облаку без труда,
Но шепот листвы далеко не всегда
Таит глубокий смысл.
Тебя смогли, схватив, унести,
Но ты б поняла, заглянув в мой сон –
Я тоже схвачен, я в мир унесен
И потерян почти.
Мы головы сблизили, веря судьбе,
А ей решать, это лучше иль хуже.
Тебя тревожит погода снаружи,
Меня – погода в себе.
МИРНЫЙ ПАСТУХ
Когда б доверил мне Господь
Влиять на ход светил,
То я бы пастбище небес
Иначе расчертил.
Я б изменил созвездий вид,
Святош лишив Креста,
Властям – Венец, купцам – Весы
Я б сохранять не стал.
Ведь волей звезд по всей земле
Кровь продолжает течь.
Слились Венец, Весы и Крест,
Переродившись в Меч.
СОЛОМЕННАЯ КРЫША
У дома брожу под дождем в снегу,
Я боль причинять и терпеть могу.
Но надо видеть все время мне
Свет, горящий в верхнем окне.
Сейчас это центр всего на свете:
Я не войду, покуда он светит;
А не войду – не погаснет свет.
Кто победитель – ответа нет,
Увидим кто уступит кому.
Мир вокруг погружен во тьму.
Дождь вместо снега идет зимой.
Ветер гонит прах над землей.
И вдруг я сквозь шорох холодных брызг
В соломенной крыше услышал писк.
Там летом птиц шумливая рать
Птенцов растила, учила летать.
Не все они скрылись в дальних местах,
Зимуют в соломе несколько птах.
Я низкий карниз зацепив рукой,
Спугнул их в ночь одну за другой.
Их боль родилась внутри моей,
Была, наверно, даже сильней –
Во тьме не понятно, лететь куда
В поисках крова, насеста, гнезда.
Им до рассвета одна задача -
Приткнуться где-нибудь наудачу,
Остатки тепла под перьями пряча.
Я представил себе с трудом
Горе существ, потерявших дом.
В сравненьи тает несчастье мое,
Мне вспомнилось прежнее наше жилье -
Дом, чей жизненный срок уже вышел,
Где ветер солому встрепал на крыше,
Где дождь идет, как когда-то шел,
Стекая сквозь щели на старый пол.
ЗИМНИЙ РАЙ
Как зимний парк, ольшаник бел с утра,
Идет под солнцем кроличья игра,
И все напоминает райский сад,
Лишь снег не тает и деревья спят.
Все жители лесные перешли
На снег, ступенькой дальше от земли,
А ягодам, что стряхивает лес,
Ступенькой ближе стало до небес.
И на ступеньку выше стал теперь
Меж диких яблонь тощий зимний зверь.
И зайцам, и оленям – благодать :
Кору повыше можно обглодать.
Не ищут птицы пару для себя,
А дружной стаей почки теребя,
Друг друга учат, чтобы каждый мог
Понять, где спрятан лист, а где цветок.
Сигнальщик-дятел дважды стукнул в пень
И к двум часам закончен райский день.
Он слишком краток, этот день зимы,
Чтоб жизнь сполна почувствовали мы.
ПАВОДОК
Кровь дамбой удержать трудней, чем воду.
Казалось, что, уже покорена,
Бурлит за загородкою она,
И все ж проломит выход на свободу.
Виним мы в этом дьявола нередко,
Но кровь сама из крови рождена.
И нарастает паводка волна,
Поднявшись до критической отметки.
Есть поиск мира и тропа войны,
Есть выход, смелый или не совсем,
Но выбор сделан – это ясно всем.
И вот опять идет накат волны,
Вблизи потока листья - в красных пятнах.
Не повернет стихия на попятный.
ЗНАКОМСТВО С НОЧЬЮ
Я в ночь однажды углубиться смог.
Я вышел и пришел под шум дождя,
Забрел за самый дальний огонек,
По самым мрачным улицам пройдя.
Смотрели молчаливо сторожа,
Когда шагал, в глаза не глядя, я.
Короткий крик, над крышами кружа,
Поведал, что не все в округе спят.
Я встал, хотя не мне он угрожал,
Гнал не меня, звал не меня назад.
А надо мной, таинственно высок,
Едва мерцал небесный циферблат,
Неведомый отсчитывая срок...
Я в ночь однажды углубиться смог.
ПЕСЧАНЫЕ ДЮНЫ
Зеленой волны напор
В песке испускает дух,
А дальше – иной простор,
Горяч, коричнев и сух.
Дюны – дети воды
Душат рыбачьи дома,
Чтоб не ушел от беды
Кто уцелел в шторма.
Морю знаком каждый мыс,
Пещеры, скалы и дно,
Но человечью мысль
Не победит оно.
Можно разрушить дом
И потопить баркас,
Лишь с меньшим идешь трудом,
Сбросив пустой каркас.
СОЛДАТ
Он – как копье, что, завершив полет,
Но курс на цель и на земле держа,
Лежит в росе, его покрыла ржа,
И большинство, наверно, не поймет,
Была ли цель важна и дорога –
Ведь человек излишне близорук,
А сфер небесных много шире круг,
Чем наших стрел короткая дуга.
Они способны камень расколоть,
Прорвать траву, в земной врезаясь шар,
И по пути препятствия круша,
Свалив на землю, убивают плоть.
А дух в полет уходит, чтоб в конце
Настигнуть нам неведомую цель.
СОЗВЕЗДИЕ БОЛЬШОГО ПСА
С востока взлетев,
Великий Сверхпес
Сияющий глаз
По небу пронес.
Бежит во весь рост
И, словно танцор,
Две лапы вперед
На запад простер.
Я – бедный щенок,
Но лай вознесу,
Пытаясь подпеть
Небесному псу.
СЧЕТ ВРЕМЕНИ
У самой дороги на перевал
Журчал родник и стакан лежал.
Неважно, хотел ли хозяин пить,
Но лошадь здесь замедляла прыть
И замирала, склонив над водой
Рыжую голову с белой звездой.
Потом испускала тяжелый вздох,
На что ей всегда отвечал ездок:
«Живешь, трудясь и тяжко дыша,
А каждый вздох – это к смерти шаг.
Жене твержу я –как ни кружись,
В такой арифметике наша жизнь.»
В этих словах правота своя,
Но их обязаны вы и я,
И все другие забыть насовсем,
Коль не желаем людям вреда,
Ведь если так, то следует всем
Дороги и фермы закрыть навсегда,
Чтоб умирало людское жилье
И вновь природа брала свое.
ИНВЕСТИЦИЯ
Старели люди, жизнь тянулась мимо
(Сказать, что жили, можно бы с трудом).
Но вновь покрашен старый-старый дом
И громко зазвучало пианино.
Хозяин же, лопату взяв и вилы,
Чтоб до весны не думать о еде,
Трудился на картофельной гряде
И краем уха музыку ловил он.
А краска, инструмент – они откуда?
Шальные деньги, лотерейный приз?
Внезапной страсти временный каприз?
Иль им, вчерашним, захотелось чуда,
Чтоб не давил их груз совместных лет ,
А были б в жизни музыка и цвет?
ОТЧИЙ ДОМ
На этот склон взойдешь с трудом,
Но там отец построил дом,
Расчистил за ручьем покос
И все оградою обнес.
Здесь под горой за много лет
Впервые увидали свет,
Отца и мать, ручей и лес
Двенадцать маленьких чудес.
Смотрела ласково гора
Как дети носятся с утра...
Но ветер имена их стер
(Не так зовут уже сестер).
Где нас гора спустила с рук,
Лес молодой растет вокруг.
ОХАПКА
Нагнешься за свалившимся кульком –
Из рук сорвется банка кувырком,
Бутылки, свертки падают, скользя,
Их ухватить казалось бы нельзя.
Но все, о чем заботишься, умей
Удерживать в руках, в душе, в уме
И, если надо, способы найди
Ничто не позабыть, прижать к груди...
Я пробовал, но не хватило рук.
Сижу, а все разбросано вокруг.
Но все равно надеяться не брошу,
Попробую сложить надежней ношу.
ВСАДНИКИ
Мы всадники – я это твердо знаю,
Мы вожаки, хоть нет за нами стаи,
Мы скачем через земли и моря,
А в наши дни – и над землей паря.
Быть может, нас природа родила
Для скачки без уздечки и седла?
Летит малыш, на круп упав ничком,
Вцепившись в гриву детским кулачком.
Несется дикий конь без головы
Без курса, через заросли и рвы.
Его сдержать под силу нам едва ли,
Но мы не все еще попытки исчерпали.
ВЗГЛЯНУВ НА СОЗВЕЗДИЯ
Веками ничто не прервет небес тишину,
Лишь облака набегут, созвездия скрыв,
Да изредка вспыхнет сполохов нервный свет .
Солнце на круге своем не заденет луну,
Не вылетит пламя, не грохнет вселенский взрыв.
Казалось, вот-вот скрестятся пути планет,
Но не случаются бедствия никогда.
Мы тоже можем дни доживать свои,
От мирных небес глаза отводя туда,
Где от перемен и ударов трезвеет ум.
Ведь засуху сменит дождя долгожданный шум,
А мир в Китае снова сменят бои.
И все же не стоит, теряя покой и сон,
Ждать, что будет небесный свод сотрясен.
Ведь участь этой надежды предрешена:
Сегодня не будет нарушена тишина.
SPRING POOLS
These pools that, though in forests, still reflect
The total sky almost without defect,
And like the flowers beside them, chill and shiver,
Will like the flowers beside them soon be gone,
And yet not out by any brook or river,
But up by roots to bring dark foliage on.
The trees that have it in their pent-up buds
To darken nature and be summer woods---
Let them think twice before they use their powers
To blot out and drink up and sweep away
These flowery waters and these watery flowers
From snow that melted only yesterday.
THE FREEDOM OF THE MOON
I've tried the new moon tilted in the air
Above a hazy tree-and-farmhouse cluster
As you might try a jewel in your hair.
I've tried it fine with little breadth of luster,
Alone, or in one ornament combining
With one first-water star almost shining.
I put it shining anywhere I please.
By walking slowly on some evening later,
I've pulled it from a crate of crooked trees,
And brought it over glossy water, greater,
And dropped it in, and seen the image wallow,
The color run, all sorts of wonder follow.
FIREFLIES IN THE GARDEN
Here come real stars to fill the upper skies,
And here on earth come emulating flies,
That though they never equal stars in size,
(And they were never really stars at heart)
Achieve at times a very star-like start.
Only, of course, they can't sustain the part.
ON GOING UNNOTICЕD
As vain to raise a voice as a sigh
In the tumult of free leaves on high.
What are you, in the shadow of trees
Engaged up there with the light and breeze?
Less than the coral-root you know
That is content with the daylight low,
And has no leaves at all of its own;
Whose spotted flowers hang meanly down.
You grasp the bark by a rugged pleat,
And look up small from the forest's feet.
The only leaf it drops goes wide,
Your name not written on either side.
You linger your little hour and are gone,
And still the wood sweep leafily on,
Not even missing the coral-root flower
You took as a trophy of the hour.
THE COCOON
As far as I can see this autumn haze
That spreading in the evening air both ways,
Makes the new moon look anything but new,
And pours the elm-tree meadow full of blue,
Is all the smoke from one poor house alone
With but one chimney it can call its own;
So close it will not light an early light,
Keeping its life so close and out of sight
No one for hours has set a foot outdoors
So much as to take care of evening chores.
The inmates may be lonely women-folk.
I want to tell them that with all this smoke
They prudently are spinning their cocoon
And anchoring it to an earth and moon
From which no winter gale can hope to blow it, –
Spinning their own cocoon did they but know it.
A PASSING GLIMPSE
I often see flowers from a passing car
That are gone before I can tell what they are.
I want to get out of the train and go back
To see what they were beside the track.
I name all the flowers I am sure they weren't;
Not fireweed loving where woods have burnt-
Not bluebells gracing a tunnel mouth-
Not lupine living on sand and drouth.
Was something brushed across my mind
That no one on earth will ever find?
Heaven gives it glimpses only to those
Not in position to look too close.
ACCEPTANCE
When the spent sun throws up its rays on cloud
And goes down burning into the gulf below,
No voice in nature is heard to cry aloud
At what has happened. Birds, at least must know
It is the change to darkness in the sky.
Murmuring something quiet in her breast,
One bird begins to close a faded eye;
Or overtaken too far from his nest,
Hurrying low above the grove, some waif
Swoops just in time to his remembered tree.
At most he thinks or twitters softly, 'Safe!
Now let the night be dark for all of me.
Let the night be too dark for me to see
Into the future. Let what will be, be.'
ONCE BY THE PACIFIC
The shattered water made a misty din.
Great waves looked over others coming in,
And thought of doing something to the shore
That water never did to land before.
The clouds were low and hairy in the skies,
Like locks blown forward in the gleam of eyes.
You could not tell, and yet it looked as if
The shore was lucky in being backed by cliff,
The cliff in being backed by continent;
It looked as if a night of dark intent
Was coming, and not only a night, an age.
Someone had better be prepared for rage.
There would be more than ocean-water broken
Before God's last Put out the Light was spoken.
BEREFT
Where had I heard this wind before
Change like this to a deeper roar?
What would it take my standing there for,
Holding open a restive door,
Looking down hill to a frothy shore?
Summer was past and the day was past.
Sombre clouds in the west were massed.
Out on the porch’s sagging floor,
Leaves got up in a coil and hissed,
Blindly struck at my knee and missed.
Something sinister in the tone
Told me my secret must be known:
Word I was in the house alone
Somehow must have gotten abroad,
Word I was in my life alone,
Word I had no one left but God.
TREE AT MY WINDOW
Tree at my window, window tree,
My sash is lowered when night comes on;
But let there never be curtain drawn
Between you and me.
Vague dream head lifted out of the ground,
And thing next most diffuse to cloud,
Not all your light tongues talking aloud
Could be profound.
But tree, I have seen you taken and tossed,
And if you have seen me when I slept,
You have seen me when I was taken and swept
And all but lost.
That day she put our heads together,
Fate had her imagination about her,
Your head so much concerned with outer,
Mine with inner, weather.
THE PEACEFUL SHEPHERD
If heaven were to do again,
And on the pasture bars,
I leaned to line the figures in
Between the dotted stars,
I should be tempted to forget,
I fear, the Crown of Rule,
The Scales of Trade, the Cross of Faith,
As hardly worth renewal.
For these have governed in our lives,
And see how men have warred.
The Cross, the Crown, the Scales may all
As well have been the Sword.
THE THATCH
Out alone in the winter rain,
Intent on giving and taking pain.
But never was I far out of sight
Of a certain upper-window light.
The light was what it was all about:
I would not go in till the light went out;
It would not go out till I came in.
Well, we should see which one would win,
We should see which one would be first to yield.
The world was a black invisible field.
The rain by rights was snow for cold.
The wind was another layer of mold.
But the strangest thing: in the thick old thatch,
Where summer birds had been given hatch,
Had fed in chorus, and lived to fledge,
Some still were living in hermitage.
And as I passed along the eaves,
So low I brushed the straw with my sleeves,
I flushed birds out of hole after hole,
Into the darkness. It grieved my soul,
It started a grief within a grief,
To think their case was beyond relief--
They could not go flying about in search
Of their nest again, nor find a perch.
They must brood where they fell in mulch and mire,
Trusting feathers and inward fire
Till daylight made it safe for a flyer.
My greater grief was by so much reduced
As I thought of them without nest or roost.
That was how that grief started to melt.
They tell me the cottage where we dwelt,
Its wind-torn thatch goes now unmended;
Its life of hundreds of years has ended
By letting the rain I knew outdoors
In on to the upper chamber floors.
A WINTER EDEN
A winter garden in an alder swamp,
Where conies now come out to sun and romp,
As near a paradise as it can be
And not melt snow or start a dormant tree.
It lifts existence on a plane of snow
One level higher than the earth below,
One level nearer heaven overhead,
And last year’s berries shining scarlet red.
It lifts a gaunt luxuriating beast
Where he can stretch and hold his highest feast
On some wild apple tree’s young tender bark,
What well may prove the year’s high girdle mark.
So near to paradise all pairing ends:
Here loveless birds now flock as winter friends,
Content with bud-inspecting. They presume
To say which buds are leaf and which are bloom.
A feather-hammer gives a double knock.
This Eden day is done at two o’clock.
An hour of winter day might seem too short
To make it worth life’s while to wake and sport.
THE FLOOD
Blood has been harder to dam back than water.
Just when we think we have it impounded safe
Behind new barrier walls (and let it chafe!),
It breaks away in some new kind of slaughter.
We choose to say it is let loose by the devil;
But power of blood itself releases blood.
It goes by might of being such a flood
Held high at so unnatural a level.
It will have outlet, brave and not so brave.
Weapons of war and implements of peace
Are but the points at which it finds release.
And now it is once more the tidal wave
That when it has swept by leaves summits stained.
Oh, blood will out. It cannot be contained.
ACQUAINTED WITH THE NIGHT
I have been one acquainted with the night.
I have walked out in rain - and back in rain.
I have outwalked the furthest city light.
I have looked down the saddest city lane.
I have passed by the watchman on his beat
And dropped my eyes, unwilling to explain.
I have stood still and stopped the sound of feet
When far away an interrupted cry
Came over houses from another street,
But not to call me back or say good-by;
And further still at an unearthly height,
One luminary clock against the sky
Proclaimed the time was neither wrong nor right.
I have been one acquainted with the night.
SAND DUNES
Sea waves are green and wet,
But up from where they die,
Rise others vaster yet,
And those are brown and dry.
They are the sea made land
To come at the fisher town,
And bury in solid sand
The men she could not drown.
She may know cove and cape,
But she does not know mankind
If by any change of shape,
She hopes to cut off mind.
Men left her a ship to sink:
They can leave her a hut as well;
And be but more free to think
For the one more cast-off shell.
A SOLDIER
He is that fallen lance that lies as hurled,
That lies unlifted now, come dew, come rust,
But still lies pointed as it plowed the dust.
If we who sight along it round the world,
See nothing worthy to have been its mark,
It is because like men we look too near,
Forgetting that as fitted to the sphere,
Our missiles always make too short an arc.
They fall, they rip the grass, they intersect
The curve of earth, and striking, break their own;
They make us cringe for metal-point on stone.
But this we know, the obstacle that checked
And tripped the body, shot the spirit on
Further than target ever showed or shone.
CANIS MAJOR
The great Overdog,
That heavenly beast
With a star in one eye,
Gives a leap in the east.
He dances upright
All the way to the west
And never once drops
On his forefeet to rest.
I'm a poor underdog,
But to-night I will bark
With the great Overdog
That romps through the dark.
THE TIMES TABLE
More than halfway up the pass
Was a spring with a broken drinking glass,
And whether the farmer drank or not
His mare was sure to observe the spot
By cramping the wheel on a water-bar,
turning her forehead with a star,
And straining her ribs for a monster sigh;
To which the farmer would make reply,
'A sigh for every so many breath,
And for every so many sigh a death.
That's what I always tell my wife
Is the multiplication table of life.'
The saying may be ever so true;
But it's just the kind of a thing that you
Nor I, nor nobody else may say,
Unless our purpose is doing harm,
And then I know of no better way
To close a road, abandon a farm,
Reduce the births of the human race,
And bring back nature in people's place.
THE INVESTMENT
Over back where they speak of life as staying
('You couldn't call it living, for it ain't'),
There was an old, old house renewed with paint,
And in it a piano loudly playing.
Out in the plowed ground in the cold a digger,
Among unearthed potatoes standing still,
Was counting winter dinners, one a hill,
With half an ear to the piano's vigor.
All that piano and new paint back there,
Was it some money suddenly come into?
Or some extravagance young love had been to?
Or old love on an impulse not to care-
Not to sink under being man and wife,
But get some color and music out of life?
THE BIRTHPLACE
Here further up the mountain slope
Than there was every any hope,
My father built, enclosed a spring,
Strung chains of wall round everything,
Subdued the growth of earth to grass,
And brought our various lives to pass.
A dozen girls and boys we were.
The mountain seemed to like the stir,
And made of us a little while-
With always something in her smile.
Today she wouldn't know our name.
(No girl's, of course, has stayed the same.)
The mountain pushed us off her knees.
And now her lap is full of trees.
THE ARMFUL
For every parcel I stoop down to seize
I lose some other off my arms and knees,
And the whole pile is slipping, bottles, buns-
Extremes too hard to comprehend at once,
Yet nothing I should care to leave behind.
With all I have to hold with hand and mind
And heart, if need be, I will do my best
To keep their building balanced at my breast.
I crouch down to prevent them as they fall;
Then sit down in the middle of them all.
I had to drop the armful in the road
And try to stack them in a better load.
RIDERS
The surest thing there is is we are riders,
And though none too successful at it, guiders,
Through everything presented, land and tide
And now the very air, of what we ride.
What is this talked-of mystery of birth
But being mounted bareback on the earth?
We can just see the infant up astride,
His small fist buried in the bushy hide.
There is our wildest mount–a headless horse.
But though it runs unbridled off its course,
And all our blandishments would seem defied,
We have ideas yet that we haven’t tried.
ON LOOKING UP BY CHANCE AT THE CONSTELLATIONS
You'll wait a long, long time for anything much
To happen in heaven beyond the floats of cloud
And the Northern Lights that run like tingling nerves.
The sun and moon get crossed, but they never touch,
Nor strike out fire from each other nor crash out loud.
The planets seem to interfere in their curves
But nothing ever happens, no harm is done.
We may as well go patiently on with our life,
And look elsewhere than to stars and moon and sun
For the shocks and changes we need to keep us sane.
It is true the longest drouth will end in rain,
The longest peace in China will end in strife.
Still it wouldn't reward the watcher to stay awake
In hopes of seeing the calm of heaven break
On his particular time and personal sight.
That calm seems certainly safe to last to-night.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "A FURTHER RANGE"
ДВОЕ БРОДЯГ В СЛЯКОТЬ
Двое зашли во двор через грязь.
Дрова я рубил, ввалились они
И первый из них закричал, смеясь:
«А ну-ка, размашистей рубани!»
Он пропустил другого вперёд
И стал мне ясен без лишних слов
Его незатейливых мыслей ход:
«Нельзя ль подработать на колке дров?»
А я в это время дубовый чурбак
Размером почти с колоду под ним
Оценивал взглядом и так и сяк
Пытаясь разбить ударом одним.
Надо бы силу, что нам дана,
Сберечь для пользы делу добра,
Я ж, волю душе давая сполна,
Колол ненужные мне дрова.
Пригрело солнце, но ветер знобил,
Непостоянны апрельские дни:
Если бы воздух спокоен был,
Тёплым маем пахли б они,
Но если бы туч тяжёлый шатёр
Солнце закрыл и, войдя в азарт,
Ветер сорвался со снежных гор,
То будто бы снова вернулся март.
Заметив первый весенний цветок,
Птица тихо скользнула к земле,
Чтоб свежего ветра встречный поток
Пригладил перья на синем крыле.
Хотя притворяется спящей зима,
Ещё снежинки летят с высоты,
И птица ещё не решила сама,
Время ли песней будить цветы.
Летом ценишь каждый глоток,
Даже с лозой не найдёшь воды,
А тут – в любой колее поток
И цепью луж – любые следы.
Радуйся влаге, но знай, что мороз
Ушёл в засаду под почвенный слой
И ночью ещё способен всерьёз
Ощерить оскал, холодный и злой.
А я с любовью колол дрова,
И чувство ревности проросло,
Когда задумали эти два
Показать своё ремесло.
Сильней чем раньше меня влекли
Тяжесть нацеленного топора,
Сводящая ноги упругость земли
И мускулов мужественная игра.
Но двое здоровых грязных парней,
Валивших лес до недавних пор,
Судили сами кому верней
На эти дрова навострить топор.
Для них задача была легка,
Она решилась в тот же момент,
Когда узнали во мне новичка
Лишь по манере держать инструмент.
Никто ни слова не произнёс,
Они остались в моем дворе.
Для них это был решённый вопрос –
Мне нету места в мужской игре,
Где труд – это деньги на хлеб и кров.
За мною – любовь, за ними – нужда.
Столкнулись две правды у кучи дров.
Моя уступила? Пожалуй, да.
Пускай этим правдам во всем не совпасть,
Но я хотел бы в стремленьи одном
Объединить уменье и страсть,
Как могут два глаза видеть объем.
И если едины любовь и нужда,
А труд – игра, судьбы – ставки в ней,
То дело сделается всегда,
Во имя небес и будущих дней.
ВО ВРЕМЯ ЛИВНЯ
С налету, ливень, хлещи!
Способна вся твоя злость
По склону к морю стащить
Лишь почвы садовой горсть.
Дождь учит веками нас,
И фермеры знают о том,
Что польза будет сейчас,
А малый ущерб – потом.
А если случится так,
Что ливневой пеленой
Мой сад унесет в овраг,
С камней содрав перегной,
То волею высших сил
Вершины уйдут на дно,
В морях обнажится ил,
Останется мне одно:
Упрямо ползти назад,
Карабкаясь вверх на склон,
И снова возделать сад,
Молясь, чтоб прижился он.
Плугом ведя полосу,
Может в земле найду
Забытую мной косу,
Пригодную вновь к труду.
И если судьба опять
Сбросит и разорит,
Дай мне бог не устать
И не таить обид.
СЕРДЦЕ НЕ БЬЕТСЯ С РАССУДКОМ В ЛАД
Я это видел (вправду иль нет?),
Когда сквозь полуночный лунный свет
С нижней полки открылась мне
Пустыня Юты в вагонном окне.
Под звездным небом, внизу, одинок,
Вдали подрагивал огонек,
Жалким мерцанием кое-как
Отодвинуть пытаясь мрак,
Как будто люди у края земли
В глухой тоске его развели.
Пламя поникнет в короткий срок,
Как последний в цветке лепесток...
Но сердце не бьется с рассудком в лад,
Я лучшую сказку поведать рад,
Где пламени дрожь – лишь тени игра,
Где сберегают огонь костра,
А надоест следить за огнем –
Другой возьмет заботу о нем,
Чтоб я, вернувшись через года,
Нашел таким же его тогда.
Я слышал как прозвучали в тиши
Чьи-то слова: «Огонь потуши!»,
И женщина молча кивнула в ответ:
Пока хотят они, будет свет,
А пожелают – погаснет свет.
Из темной комнаты ей видны
Сгустки мрака в лучах луны.
Это не люди – стволы сосняка
Без скрытой цели, без вожака,
Не сближаясь, молча стоят,
Они никаких угроз не таят.
И постепенно уходит страх
Существованья в других местах
И открывается важная вещь -
Жизни порядок не так уж зловещ.
Она и он – согласие душ,
Не страшен им мир и люб ей муж.
Уже не так одиноки они,
Зная, что есть и другие огни.
Но мне из поезда их не видать:
Хозяева рано уходят спать.
Я видел все это, я не спал,
Сквозь дым поверх мелькающих шпал
Смотрел как вдаль огоньком неслись
Другие люди, другая жизнь.
ЗАТЕРЯВШИЙСЯ В НЕБЕСАХ
Ночною бурей тучи разнеслись,
Просвет открылся, выпала роса,
И я взглянул нетерпеливо ввысь,
Ища узор созвездий в небесах.
Но не видны меж тучами они,
Мои проводники в ночных мирах.
Лишь редких звезд неяркие огни;
И ощущая благодарный страх,
Потерянно шепчу издалека:
«Где я? Но нет, молчи, не надо слов,
Пусть шире разбегутся облака,
Я затеряться в космосе готов.»
ЛИСТЬЯ ИЛИ ЦВЕТЫ?
Природа к деревьям очень добра:
Прекрасны листва, древесина, кора,
Но если корням не давать воды,
Нечего ждать цветы и плоды.
А мне и не надо, чтоб дуб надо мной
Давал урожай или цвел весной.
Ласковость листьев и грубость коры –
Вполне достаточные дары.
Карлик-цветок и гигантский ствол.
Может лучше совсем бы не цвел?
А в поздней жизни для мха черед
На смену папоротнику придет.
Я спрашивал многих, скажи и ты:
Что сердцу ближе – листва иль цветы?
Никто почему-то сказать не смог,
Что лист – для ночи, для дня – цветок.
Листва и кора, листва и кора,
Прижмись и слушай всю ночь до утра.
Краса лепестков была хороша,
В печали листьев теперь душа.
СТУПАЯ ПО ЛИСТВЕ
Я целый день иду по листве, от осени обессилев.
Листья разных цветов и форм в грязь сапоги вмесили.
Может, истратил я лишних сил, со страхом борясь по ходу,
Но все же без колебаний топчу листья этого года.
Долгим летом где-то вверху они надо мной шелестели,
Потом, кончая свой путь на земле, мимо меня летели.
Долгим летом чудились мне пугающие призывы
Вместе припасть к земле и забыть, что были когда-то живы.
Они мое сердце манили в побег, как своему, кричали,
В полете касались ресниц и губ, звали к совместной печали.
Но их уход не послужит мне поводом для ухода.
Выше колени! Мы ступим на снег идущего следом года.
СВЕРХУ ВНИЗ
Спусти-ка камни сверху
На нас, крепыш-гора!
Век не было лавины,
Давно пора.
Ты стала плосковерха,
Пузата чересчур,
И нынче сдвинуть камни
Не по плечу?
Но тут же – камень в крышу,
Еще один – в окно.
«Желаешь подтвержденья –
Так вот оно!»
И не успели люди
Понять, откуда зло,
Как селевым потоком
Дома снесло.
Закончились насмешки,
Горе стоять свой век
И расширять основу,
Ломая верх.
ПУСТЬ ОНИ ВЕРЯТ
Печаль считает, что это она,
Забота считает, что дело в ней.
Так верить пара эта вольна,
Себя полагая других важней.
Нет, это снега из прошедших зим
На дом его падая с давних лет,
К низкой крыше прильнув над ним,
Наводят на волосы белый цвет.
Снег выпадал и стаивал прочь,
Во тьму погружался его ночлег,
А волосы, бывшие цветом в ночь,
Все больше делались цветом в снег.
Печаль считает, что это она,
Забота считает, что дело в ней,
Но не крала с волос ни одна
Чернь вороненую прошлых дней.
СИЛЬНЫЕ НЕ ГОВОРЯТ
Земля влажна и мягка, чтобы сеять начать,
О будущих сорняках ей мало забот.
Мотыга свою одобряющую печать
Только на грядку отборных семян кладет.
Люди на пашнях по одиночке везде,
Закончить работу в наделе своем спеша,
Кто рассыпает цепочку семян в борозде,
Кто за телегою держит неровный шаг.
Почва в квадратах пашен свежа и черна,
А слива без листьев, но вся уже в белом цвету,
Хотя теплота по-весеннему неверна
И пчелы еще не спешат опылять красоту.
От фермы к ферме волнами ветер летит,
Но не несутся по ветру с земли голоса.
Много иль мало ждет за концом пути?
Сильный молчит, пока не увидит сам.
СКОРОСТЬ
Порывы бури, скорость горных рек,
А мы быстрей, чем ветер и вода:
Сквозь свет взлетает в небо человек,
Летит сквозь время в прошлые года.
И все же смысл движения таков,
Что важно не поспешно рваться в бой,
А в мусорном потоке пустяков
Уметь стоять, уметь владеть собой,
Глядеть вокруг, сочувствовать, любить.
И если двое видят этот смысл,
Их не смести и не разъединить.
Их общая cоединяет мысль,
Что жизнь продлится вечно и светло,
Пока к веслу весло, к крылу крыло.
ЛУННЫЙ ЦИРКУЛЬ
Я вышел в ночь из дома, уловив
Меж двух дождей короткий перерыв.
Лучи луны сквозь облачный просвет
Обрисовали горный силуэт,
К которому, за тучей не видна,
Примеривалась циркулем луна,
Как будто силясь сквозь сырую муть
Любви навстречу руки протянуть...
НЕ ВДАЛЬ И НЕ ВГЛУБЬ
Держатся на берегу
Люди прибрежных стран
Спинами к материку,
Взглядами в океан.
Ползет вдали пароход,
Скрываясь за окоем,
Чайка над зеркалом вод
Висит, отражаясь в нем.
На суше столько дорог,
Каждому выбор дан,
Но волны лижут песок,
А люди глядят в океан.
Их взгляд не пронзает даль,
Не достает до дна...
Для вахты такой едва ль
Преграда есть хоть одна.
ПТИЦА, ПОЮЩАЯ ВО СНЕ
Полупроснувшись, птица при луне
Кусочек песни спела в полусне.
Не потому ль, что песня коротка
И льется из листвы, не с высока,
Не потому ль, что из души идет
И может свой остановить полет,
До вражеских ушей не долетев,
Не так опасен для певца напев.
К нам это не относится пока,
И если б птица, многие века
Перерождаясь сотни тысяч раз,
Не отошла от приземленных нас,
То после песни в дреме полусна
Легко добычей стала бы она.
ПОСЛЕСНЕЖЬЕ
Упала тень от меня
На снег, что метель мела,
И к небу я взгляд поспешил поднять,
Как делают люди, пытаясь понять,
Откуда такие дела.
Ведь если затмил я свет,
Что можно сказать про меня?
Сквозь все размывающую пургу
Укажет четкая тень на снегу
Как темен наверно я.
И вновь я глянул наверх.
А скопище туч унеслось,
Лишь плыли хлопья, белы и легки,
В небесной марле как узелки,
Прошитые солнцем насквозь.
ЯСНО И ХОЛОДНО
Снова ветер нам приносит
Межсезонье, убыль света
И рецепт коктейля «Осень»
В книге ведьминых советов:
Вскипяти остатки лета,
Не размешивай в сосуде,
Дай основе отстояться
(Так для предсказанья судеб
Звезды-крошки не годятся).
В эликсир добавить надо
Ливни, желтый лист березы,
Ветер с севера Канады,
Предвещающий морозы,
Не учтенные прогнозом.
Сверху всыпать снежной пудры
То ли ведьмы обучали,
То ль мороз осеннним утром
(А не дьявольские чары).
Днями ждем как в эликсире
Зреет дух – надежда многих,
И к его пьянящей силе
Люди тянутся, и боги
В небесах не слишком строги.
НЕУБРАННЫЙ УРОЖАЙ
Остановил мой привычный путь
Спелости запах из-за стены,
И я, решив туда заглянуть,
Увидел яблоню налегке,
Свалившую летний груз со спины.
Листва, как веер в женской руке,
Дыша, испускала чуть слышный звук.
Внизу было тесно опавшим плодам
И был безупречен их алый круг
Как плод, что в ладони держал Адам.
Не надо все убирать в закрома!
Пусть что-то природа решает сама,
И в краже не будет никто виноват,
Неубранных яблок вдохнув аромат.
СУРОВЫЕ МЕСТА
Мы, сидя в тепле, обсуждали приход зимы,
А дом содрогался на штормовом ветру.
Но был он проверенно-крепок и думали мы:
Выживет деревце или умрет к утру?
Кто его вытащил в холод полярной тьмы?
Саженцу персика север не по зубам.
Двигал хозяином разум или душа?
Может задача сама по себе хороша –
Освоить Арктику всем живым существам,
Против природы, возможно, порой греша.
Но почему так трудно поверить нам,
Что, хоть размыта грань меж добром и злом,
В суровых местах свои законы всегда.
Этому деревцу нам не помочь ни в чем,
Но ощущаем что-то вроде стыда
Сейчас, когда шторм врывается напролом
И круто падает вниз в термометре ртуть.
Нет на деревце листьев, может уже до конца,
Правду узнаем весною когда-нибудь,
Но ежели к жизни его не судьба вернуть,
Виною – черта беспредела в людских сердцах.
НЕ СЛИШКОМ ДРУЖЕСКИ
Кто-то к моим поступкам относится хорошо,
А остальные не строго бы, но покарали.
Не то, чтоб черту запрета я перешел,
Но выходил за рамки принятых норм морали.
Был бы ошибкой слишком суровый суд
За подтвержденье знакомой давно аксиомы,
Что людям тесно на привязи и пользы не принесут
Высокие стены города, что выше любого дома.
В насмешку заприте в пределах земли меня,
Я здесь, но свободней, чем вы, наверно, желали
И улыбаюсь, за бестолковость вас не виня,
Но причислять к мятежникам можно меня едва ли.
Приговорить меня к казни каждый, наверно, бы мог,
Но пусть приговор в исполненье приводит природа,
И я уплачу покаянья посмертный налог,
Выдохнув в воздух земли, откуда я родом.
TWO TRAMPS IN MUD TIME
Out of the mud two strangers came
And caught me splitting wood in the yard,
And one of them put me off my aim
By hailing cheerily "Hit them hard!"
I knew pretty well why he had dropped behind
And let the other go on a way.
I knew pretty well what he had in mind:
He wanted to take my job for pay.
Good blocks of oak it was I split,
As large around as the chopping block;
And every piece I squarely hit
Fell splinterless as a cloven rock.
The blows that a life of self-control
Spares to strike for the common good,
That day, giving a loose my soul,
I spent on the unimportant wood.
The sun was warm but the wind was chill.
You know how it is with an April day
When the sun is out and the wind is still,
You're one month on in the middle of May.
But if you so much as dare to speak,
A cloud comes over the sunlit arch,
A wind comes off a frozen peak,
And you're two months back in the middle of March.
A bluebird comes tenderly up to alight
And turns to the wind to unruffle a plume,
His song so pitched as not to excite
A single flower as yet to bloom.
It is snowing a flake; and he half knew
Winter was only playing possum.
Except in color he isn't blue,
But he wouldn't advise a thing to blossom.
The water for which we may have to look
In summertime with a witching wand,
In every wheelrut's now a brook,
In every print of a hoof a pond.
Be glad of water, but don't forget
The lurking frost in the earth beneath
That will steal forth after the sun is set
And show on the water its crystal teeth.
The time when most I loved my task
The two must make me love it more
By coming with what they came to ask.
You'd think I never had felt before
The weight of an ax-head poised aloft,
The grip of earth on outspread feet,
The life of muscles rocking soft
And smooth and moist in vernal heat.
Out of the wood two hulking tramps
(From sleeping God knows where last night,
But not long since in the lumber camps).
They thought all chopping was theirs of right.
Men of the woods and lumberjacks,
They judged me by their appropriate tool.
Except as a fellow handled an ax
They had no way of knowing a fool.
Nothing on either side was said.
They knew they had but to stay their stayр
And all their logic would fill my head:
As that I had no right to play
With what was another man's work for gain.
My right might be love but theirs was need.
And where the two exist in twain
Theirs was the better right – agreed.
But yield who will to their separation,
My object in living is to unite
My avocation and my vocation
As my two eyes make one in sight.
Only where love and need are one,
And the work is play for mortal stakes,
Is the deed ever really done
For Heaven and the future's sakes.
IN TIME OF CLOUDBURST
Let the downpour roil and toil!
The worst it can do to me
Is carry some garden soil
A little nearer the sea.
‘Tis the world old way of the rain
When it comes to a mountain farm
To exact for a present gain
A little of future harm.
And the harm is none too sure.
For when all that was rotted rich
Shall be in the end scoured poor,
When my garden has gone down ditch,
Some force has but to apply,
And summits shall be immersed,
The bottom of seas raised dry,
The slope of the earth reversed.
Then all I need do is run
To the other end of the slope
And on tracts laid new to the sun
Begin all over to hope.
Some worn old tool of my own
Will be turned up by the plow,
The wood of it changed to stone,
But as ready to wield as now.
May my application so close
To the endless repetition
Never make me tired and morose
And resentful of man’s condition.
ON THE HEART'S BEGINNING TO CLOUD THE MIND
Something I saw or thought I saw
In the desert at midnight in Utah,
Looking out of my lower berth
At moonlit sky and moonlit earth.
The sky had here and there a star;
The earth had a single light afar,
A flickering, human pathetic light,
That was maintained against the night,
It seemed to me, by the people there,
With a Godforsaken brute despair.
It would flutter and fall in half an hour
Like the last petal off a flower.
But my heart was beginning to cloud my mind.
I knew a tale of a better kind.
That far light flickers because of trees.
The people can burn it as long as they please;
And when their interests in it end,
They can leave it to someone else to tend.
Come back that way a summer hence,
I should find it no more no less intense.
I pass, but scarcely pass no doubt,
When one will say, “Let us put it out.”
The other without demur agrees.
They can keep it burning as long as they please;
They can put it out whenever they please.
One looks out last from the darkened room
At the shiny desert with spots of gloom
That might be people and are but cedar,
Have no purpose, have no leader,
Have never made the first move to assemble,
And so are nothing to make her tremble.
She can think of places that are not thus
Without indulging a “Not for us!”
Life is not so sinister-grave.
Matter of fact has made them brave.
He is husband, she is wife.
She fears not him, they fear not life.
They know where another light has been
And more than one, to theirs akin,
But earlier out for bed tonight,
So lost on me in my surface flight.
This I saw when waking late,
Going by at a railroad rate,
Looking through wreaths of engine smoke
Far into the lives of other folk
LOST IN HEAVEN
The clouds, the source of rain, one stormy night
Offered an opening to the source of dew;
Which I accepted with impatient sight,
Looking for my old sky-marks in the blue.
But stars were scarce in that part of the sky,
And no two were of the same constellation –
No one was bright enough to identify;
So 'twas with not ungrateful consternation,
Seeing myself well lost once more, I sighed,
“Where, where in Heaven am I? But don't tell me!
O opening clouds, by opening on me wide.
Let's let my heavenly lostness overwhelm me.”
LEAVES COMPARED WITH FLOWERS
A tree's leaves may be ever so good,
So may its bar, so may its wood;
But unless you put the right thing to its root
It never will show much flower or fruit.
But I may be one who does not care
Ever to have tree bloom or bear.
Leaves for smooth and bark for rough,
Leaves and bark may be tree enough.
Some giant trees have bloom so small
They might as well have none at all.
Late in life I have come on fern.
Now lichens are due to have their turn.
I bade men tell me which in brief,
Which is fairer, flower or leaf.
They did not have the wit to say,
Leaves by night and flowers by day.
Leaves and bark, leaves and bark,
To lean against and hear in the dark.
Petals I may have once pursued.
Leaves are all my darker mood.
A LEAF-TREADER
I have been treading on leaves all day until I am autumn-tired.
God knows all the color and forms of leaves I have trodden on and mired.
Perhaps I have put forth too much strength and been too fierce from fear.
I have safely trodden under foot the leaves of another year.
All summer long they were overhead more lifted up than I;
To come to their final place in earth they had to pass me by.
All summer long I thought I heard them threatening under their breath,
And when they came it seemed with a will to carry me with them to death.
They spoke to the fugitive in my heart as if it were leaves to leaf;
They tapped at my eyelids and touched my lips with an invitation to grief.
But it was no reason I had to go because they had to go.
Now up, my knee, to keep on top of another year of snow.
ON TAKING FROM THE TOP TO BROADEN THE BASE
Roll stones down on our head!
You squat old pyramid,
Your last good avalanche
Was long since slid.
Your top has sunk too low,
Your base has spread too wide,
For you to roll one stone
Down if you tried.
But even at the word
A pebble hit the roof,
Another shot through glass
Demanding proof.
Before their panic hands
Were fighting for the latch,
The mud came in one cold
Unleavened batch.
And none was left to prate
Of an old mountain’s case
That still took from its top
To broaden its base.
THEY WERE WELCOME TO THEIR BELIEF
Grief may have thought it was grief.
Care may have thought it was care.
They were welcome to their belief,
The overimportant pair.
No, it took all the snows that clung
To the low roof over his bed,
Beginning when he was young,
To induce the one snow on his head.
But whenever the roof came white
The head in the dark below
Was a shade less the color of night,
A shade more the color of snow.
Grief may have thought it was grief.
Care may have thought it was care.
But neither one was the thief
Of his raven color of hair.
THE STRONG ARE SAYING NOTHING
The soil now gets a rumpling soft and damp,
And small regard to the future of any weed.
The final flat of the hoe's approval stamp
Is reserved for the bed of a few selected seed.
There is seldom more than a man to a harrowed piece.
Men work alone, their lots plowed far apart,
One stringing a chain of seed in an open crease,
And another stumbling after a halting cart.
To the fresh and black of the squares of early mould
The leafless bloom of a plum is fresh and white;
Though there's more than a doubt if the weather is not too cold
For the bees to come and serve its beauty aright.
Wind goes from farm to farm in wave on wave,
But carries no cry of what is hoped to be.
There may be little or much beyond the grave,
But the strong are saying nothing until they see.
THE MASTER SPEED
No speed of wind or water rushing by
But you have speed far greater. You can climb
Back up a stream of radiance to the sky,
And back through history up the stream of time.
And you were given this swiftness, not for haste
Nor chiefly that you may go where you will,
But in the rush of everything to waste,
That you may have the power of standing still –
Off any still or moving thing you say.
Two such as you with such a master speed
Cannot be parted nor be swept away
From one another once you are agreed
That life is only life forevermore
Together wing to wing and oar to oar.
MOON COMPASSES
I stole forth dimly in the dripping pause
Between two downpours to see what there was.
And a masked moon had spread down compass rays
To a cone mountain in the midnight haze,
As if the final estimate were hers;
And as it measured in her calipers,
The mountain stood exalted in its place.
So love will take between the hands a face….
NEITHER OUT FAR NOR IN DEEP
The people along the sand
All turn and look one way.
They turn their back on the land.
As long as it takes to pass
A ship keeps raising its hull;
The wetter ground like glass
Reflects a standing gull
The land may vary more;
But wherever the truth may be--
The water comes ashore,
And the people look at the sea.
ON A BIRD SINGING IN ITS SLEEP
A bird half wakened in the lunar noon
Sang halfway through its little inborn tune.
Partly because it sang but once all night
And that from no especial bush's height,
Partly because it sang ventriloquist
And had the inspiration to desist
Almost before the prick of hostile ears,
It ventured less in peril than appears.
It could not have come down to us so far,
Through the interstices of things ajar
On the long bead chain of repeated birth,
To be a bird while we are men on earth,
If singing out of sleep and dream that way
Had made it much more easily a prey.
AFTERFLAKES
In the thick of a teeming snowfall
I saw my shadow on snow.
I turned and looked back up at the sky,
Where we still look to ask the why
Of everything below.
If I shed such a darkness,
If the reason was in me,
That shadow of mine should show in form
Against the shapeless shadow of storm,
How swarthy I must be.
I turned and looked bark upward.
The whole sky was blue;
And the thick flakes floating at a pause
Were but frost knots on an airy gauze,
With the sun shining through.
CLEAR AND COLDER
Wind, the season-climate mixer,
In my Witches' Weather Primer
Says, to make this Fall Elixir
First you let the summer simmer,
Using neither spoon nor skimmer,
Till about the right consistence.
(This like fate by stars is reckoned,
None remaining in existence
Under magnitude the second.)
Then take some leftover winter
Far to north of the St Lawrence.
Leaves to strip and branches splinter,
Bring on wind. Bring rain in torrents—
Colder than the season warrants.
Dash it with some snow for powder.
If this seems like witchcraft rather,
If this seems a witches' chowder
(All my eye and Cotton Mather!),
Wait and watch the liquor settle.
I could stand whole dayfuls of it.
Wind she brews a heady kettle.
Human beings love it—love it.
Gods above are not above it.
UNHARVESTED
A scent of ripeness from over a wall.
And come to leave the routine road
And look for what has made me stall,
There sure enough was an apple tree
That had eased itself of its summer load,
And of all but its trivial foliage free,
Now breathed as light as a lady’s fan.
For there there had been an apple fall
As complete as the apple had given man.
The ground was one circle of solid red.
May something go always unharvested!
May much stay out of our stated plan,
Apples or something forgotten and left,
So smelling their sweetness would be no theft.
THERE ARE ROUGHLY ZONES
We sit indoors and talk of the cold outside.
And every gust that gathers strength and heaves
Is a threat to the house. But the house has long been tried.
We think of the tree. If it never again has leaves,
We'll know, we say, that this was the night it died.
It is very far north, we admit, to have brought the peach.
What comes over a man, is it soul or mind
That to no limits and bounds he can stay confined?
You would say his ambition was to extend the reach
Clear to the Arctic of every living kind.
Why is his nature forever so hard to teach
That though there is no fixed line between wrong and right,
There are roughly zones whose laws must be obeyed.
There is nothing much we can do for the tree tonight.
But we can't help feeling more than a little betrayed
That the northwest wind should rise to such a height
Just when the cold went down so many below.
The tree has no leaves and may never have them again.
We must wait till some months hence in the spring to know.
But if it is destined never again to grow,
It can blame this limitless trait in the hearts of men.
NOT QUITE SOCIAL
Some of you will be glad I did what I did,
And the rest won't want to punish me too severely
For finding a thing to do that though not forbid
Yet wasn't enjoined and wasn't expected clearly.
To punish me over cruelly wouldn't be right
For merely giving you once more gentle proof
That the city's hold on a man is no more tight
Than when its walls rose higher than any roof.
You may taunt me with not being able to flee the earth.
You have me there, but loosely as I would be held.
The way of understanding is partly mirth.
I would not be taken as ever having rebelled.
And anyone is free to condemn me to death
If he leaves it to nature to carry out the sentence.
I shall will to the common stock of air my breath
And pay a death-tax of fairly polite repentance.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "A WITNESS TREE"
БУК
Там где земли моей нарез
Незримым клином входит в лес,
Среди камней железный шест поставлен.
А рядом с вехой межевой –
Бук, поврежденный, но живой,
Где на стволе глубокий шрам оставлен.
И раненый свидетель-бук,
Дает понять, что жизни круг,
Как и земли надел, не безграничен.
Мы это знаем издавна,
Но жизнь загадочно темна
И разум наш к сомнениям привычен.
ШЕЛКОВЫЙ ШАТЕР
Она – как в поле шелковый шатер,
Где от дыханья солнечного дня
Сошла роса и ослабел напор
Растяжек из упругого ремня,
Так, что держащий ткань кедровый шест,
Вершиною нацеленный в зенит,
Как символ убежденности в душе,
Сам по себе, казалось бы, стоит,
Но тянется, невидим и упруг,
Любви и веры нитей тонкий шелк
К земному, ко всему, что есть вокруг,
И если ветер по полю прошел
И хоть одна из нитей напряглась,
То, значит, с миром сохранилась связь.
КРАТКОЕ СЧАСТЬЕ ЯРЧЕ
Мой мир трясли шторма,
Бураны, дождь, зима,
Стояла непогода
В любое время года,
За тучи вечно было
Упрятано светило,
Невидимое всем,
Частично иль совсем.
Тепла и света дни –
Так редкостны они,
Что в памяти теперь
Мне кажутся, поверь,
Одним чудесным днем,
Я помню все о нем:
Он был с утра лучист
И продолжался чист
И вечер чистым был…
Ничто я не забыл
И живы для меня
Все чувства того дня,
Где только наши тени
Сквозь жаркое цветенье,
На лес меняя дом,
Вдвоем идут, вдвоем.
ВОЙДИ!
Я у леса застыл на краю:
Трель выводит дрозд.
Гаснет день, а в лесу уже мрак –
Ни луны, ни звезд.
Не позволят усилия крыл
До темна успеть
Приготовить для птицы ночлег,
Можно только спеть.
Канул солнца оставшийся луч
За земли конец,
Но последнюю песню в груди
Сохранил певец.
Эта песня летит за стволы
В даль, где сумрак густ,
Будто манит идти за собой
В темноту и грусть.
Только я не шагну из-под звезд
В леса мрачный зал,
Даже если меня позовут...
А никто не звал.
Я ВСЕ БЫ ОТДАЛ ВРЕМЕНИ
Я знаю – Время может без труда
Сровнять с долиной снежные вершины,
Чтоб к ним пришла бегущая вода,
И созерцать все то, что совершило,
Сурово – без восторга, без стыда.
В морской дали, что сушею была,
Как на лице улыбки тихий призрак,
Наморщит гладь подводная скала;
Но Время, безучастно к катаклизмам,
Не чувствует ни радости, ни зла.
Я все бы отдал Времени на суд,
Все, кроме тайны, что в душе хранится,
И уходя в Покоя полосу,
Не предъявлю ту тайну на границе
И мимо сонной стражи пронесу.
ВЕТЕР И ДОЖДЬ
I.
Сквозь листопад тех давних лет
Холодный пробивался свет,
А ветер креп, он шел вразнос,
Расшвыривал листву берез.
И я ему себя вручил
Хоть он, казалось, к смерти нес.
Меня сквозь пыль он волочил,
А я слагал обрывки фраз
И пел про смерть, но знал ли я,
Что надо встретить смерть не раз,
Покуда не придет твоя!?
Должны мы помнить или нет,
Что в скорбной песне детских лет
Звучит пророческий наказ?
Но был бы грех оставить в ней
Лишь половину бытия,
Лишь доброту без капли зла,
Ведь все, что было нам видней
В горчащем счастье юных дней,
Жизнь не исполнить не могла.
II.
Пустыня расцветет тогда,
Когда дойдет
Со снежных гор в пески сквозь водовод
К корням вода.
Но что-то в этом верно не всегда.
Не враз от влаги оживет росток,
Склоняя стебель водяному богу,
Но чтобы землю оросил поток,
Пусть в облака сгущаются моря,
Не взявши соль в дорогу,
И выплеснутся, жизнь цветам даря.
Волна с небес накатит торопливо,
Пусть лепестки срывает – не беда,
Лишь завязь не затронула б вода,
А чем сильней меня полощет ливень,
Тем со стихией крепче связь моя.
Желают пить не только рот и корни,
Пусть тяжесть ливня примет голова,
Пусть тело будет жажде не покорно!
И здесь не к месту лишние слова.
Струей дождя пьянишься как вином,
Как лаской света солнечного в нем.
И я из дома в мой любимый час
Сбегал не раз,
Когда по вечерам с небес лилось -
Лицом к терявшим тяжесть облакам,
И струи растекались по щекам
Взамен забытых слез.
ВОТ И ВСЁ
Ему казалось – в мире он один,
Он в даль кричал и отклика искал,
Но свой же крик обратно приходил
Смешливым эхом от прибрежных скал.
С камней, теснящих озера простор,
Он звал ее и был на все готов,
Лишь бы ответил не пустой повтор,
А подлинная встречная любовь.
И день пришел, далекий звук возник,
С хребта скатилась точка под откос,
На берегу раздвинулся тростник
И ветер всплеск над озером разнес.
Уже виднелись контуры пловца,
Их высветил безжалостный рассвет,
Но вместо человечьего лица
Другой обрисовался силуэт.
Олень-красавец вышел из волны,
Он галечную осыпь пересек,
И стряхивая воду со спины,
Преодолел подлесок... Вот и все.
И ПЕСНИ ПТИЦ ПО-НОВОМУ ЗВУЧАТ
Он говорил и верил в это сам,
Что стаи птиц на яблоневых кронах,
Услышав песню Евы, в голоса
Вплетали ноты новых обертонов.
Она вела мелодию без слов
И нежный голос поднимался ввысь,
Туда где птиц по воздуху несло,
Тех, что от шума с веток сорвались.
Слились с земли и неба голоса
В единый удивительный напев
И эти звуки наполняли сад,
Казалось, затихать не захотев.
И песни птиц по-новому звучат
С тех пор как Ева приходила в сад.
ДОМОЙ !
Темнеет, ему пора домой повернуть,
Но ничего не видать сквозь летящий снег.
Давит на плечи густая белая муть,
Сбивая дыханье, как кот младенцу во сне*.
Хлопья навалит и тут же сдует метель,
Толкает в грудь, чтоб он, как будто в седло,
Впечатался в снег и трезво выверил цель,
Пока весь путь не полностью замело.
Он хочет дойти до дверей и значит дойдет,
Цену и цель осознавая с трудом,
Нащупает ручку и взглянет на тех кто ждет,
Чтоб он пришел, пусть запоздавши, в дом.
*Примечание переводчика: в англоязычной литературе распространена легенда о том, что кошки могут удушить спящих младенцев, ложась на них, привлеченные теплотой тела и запахом молока.
НАША ВЛАСТЬ НАД ПЛАНЕТОЙ
Желанный дождь не сек что было сил,
Не вышел из себя, когда его
Мы звали, не напутал ничего,
Дав только то, что наш ходатай попросил.
Он мог бы на моленье о дожде
Накрыть потопом всю земную сушь,
А ниспослал игристый нежный душ,
Дав высохшим корням припасть к живой воде,
И чтобы почва щедро родила,
Он рыхлый грунт польет еще не раз.
Но верен ли баланс добра и зла,
Ведь столько сил таит природа против нас?
Мы сами часть ее, но вечный спор течет:
То жили в мире, то сражения вели,
И стал, похоже, в пользу человека счет
Пускай на сотую, на тысячную часть,
Раз прирастает население Земли
И укрепляет над планетой нашу власть.
ПЕРЕДЫШКА
Все улеглось, когда на краткий миг
Он замер на подъеме, осознав,
Что склоны гор – страницы старых книг,
Где вместо слов – узор цветов и трав.
Ловя наощупь эти письмена,
В кизил и майник вчитывался он,
А те – земле дарили семена.
Лежал перед глазами горный склон
И отражались в зеркале лица
Навеянные чтением мечты,
А не вражда жестокого бойца.
И этот дух упрямой доброты,
Пройдя сквозь дел и верований шум,
Наполнит тихим просветленьем ум.
НОЯБРЬ
Листва тянулась к славе,
Но в путь ее сорвали
Ветра осенним днем,
И, кончив путь в канаве,
Прожить она не сможет,
Прибитая дождем.
«Конец! – кричали люди –
Зря год листвою прожит!».
В себе мы гордость будим,
Мол, помним, сохраняем,
Но только позабудем,
Что павших зря теряем,
Зря, потеряв, страдаем.
Стыдливо позабудем,
Как в войнах гибнут люди.
Перевод: Маргарита Кащенко, Александр Шик
ВТОРЖЕНИЕ
Да, без ограды мои поля,
Нет, я не портил табличками лес,
Но это все же моя земля
И кто-то в мой мир беззаконно влез.
Свободно, будто участок ничей,
Вины не чувствуя никакой,
Он грубо тревожит мой лес и ручей,
А я с утра потерял покой.
Он может книги камней листать
Где трилобитов впечатан след.
Их много находят в наших местах,
Законов особых на это нет.
Мне ведь не жалко этих вещей,
Крабов таких не один и не два,
Но он не хочет понять вообще,
Что кто-то на что-то имеет права.
Но вдруг он в мой постучался дом,
Воды попросив, стоял у дверей.
Я в этот предлог поверил с трудом,
Но вновь земля моя стала моей.
ДОШКОЛЬНИК
Лес без конца вокруг,
Ветра свистящий звук,
Один лишь дом на пути,
Один лишь мальчонка-друг
Мне встретился и, не спеша,
Сперва отступив на шаг,
Заговорил со мной,
Хоть ветер слова заглушал.
Яблоко сжав рукой,
С измазанной соком щекой,
Меня направлял он в путь,
Как полководец в бой.
А мать, заботясь о нем,
Смотрела в дверной проем,
Прислушиваясь, как мы
Мужской разговор ведем.
Хотя мне мешал слегка
Смешной акцент паренька,
Я понял – он просит сходить,
Но сам не может пока.
Годков ему – вовсе пустяк,
Четыре, не больше никак.
Не мог бы я к школе пойти?
Ну, знаете, там был флаг,
Большой, здесь такого нет,
Там синий и красный цвет.
Сейчас он ведь должен висеть?
Не мог бы я дать ответ?
ВАЖНЫЙ ШАГ С ЛЕГКИМ СЕРДЦЕМ
На карте среди холмов
Смешной головастик лег:
Головка – озеро, синий хвост –
Впадающий ручеек.
А точка с названьем при ней
Видна на карте с трудом,
Но в том городке смогли мы купить
Почти что задаром дом.
Оставив машину в грязи,
Мы постучались в дверь
И в дом вошли, который нашли,
Который стал наш теперь.
Три века идут сюда
Семья за семьею вслед.
А за холмами – наш океан
На триста будущих лет.
Мы порознь, но не врозь
Овец пасем и коров,
Мы пашем землю, косим траву,
Свой хлеб бережем и кров.
И будет у нас впереди
Поток новостей из газет,
Сто тысяч дней, полдюжины войн
И сорок один президент.
BEECH
Where my imaginary line
Bends square in woods, an iron spine
And pile of real rocks have been founded.
And off this corner in the wild,
Where these are driven in and piled,
One tree, by being deeply wounded,
Has been impressed as Witness Tree
And made commit to memory
My proof of being not unbounded.
Thus truth’s established and borne out,
Though circumstanced with dark and doubt –
Though by a world of doubt surrounded.
THE SILKEN TENT
She is as in a field a silken tent
At midday when the sunny summer breeze
Has dried the dew and all its ropes relent,
So that in guys it gently sways at ease,
And its supporting central cedar pole,
That is its pinnacle to heavenward
And signifies the sureness of the soul,
Seems to owe naught to any single cord,
But strictly held by none, is loosely bound
By countless silken ties of love and thought
To everything on earth the compass round,
And only by one's going slightly taut
In the capriciousness of summer air
Is of the slightest bondage made aware.
HAPPINESS MAKES UP IN HEIGHT
FOR WHAT IT LACKS IN LENGTH
Oh, stormy stormy world,
The days you were not swirled
Around with mist and cloud,
Or wrapped as in a shroud,
And the sun’s brilliant ball
Was not in part or all
Obscured from mortal view—
Were days so very few
I can but wonder whence
I get the lasting sense
Of so much warmth and light.
If my mistrust is right
It may be altogether
From one day’s perfect weather,
When starting clear at dawn,
The day swept clearly on
To finish clear at eve.
I verily believe
My fair impression may
Be all from that one day
No shadow crossed but ours
As through its blazing flowers
We went from house to wood
For change of solitude.
COME IN
As I came to the edge of the woods,
Thrush music — hark!
Now if it was dusk outside,
Inside it was dark.
Too dark in the woods for a bird
By sleight of wing
To better its perch for the night,
Though it still could sing.
The last of the light of the sun
That had died in the west
Still lived for one song more
In a thrush's breast.
Far in the pillared dark
Thrush music went —
Almost like a call to come in
To the dark and lament.
But no, I was out for stars;
I would not come in.
I meant not even if asked;
And I hadn't been.
I COULD GIVE ALL TO TIME
To Time it never seems that he is brave
To set himself against the peaks of snow
To lay them level with the running wave,
Nor is he overjoyed when they lie low,
But only grave, contemplative and grave.
What now is inland shall be ocean isle,
Then eddies playing round a sunken reef
Like the curl at the corner of a smile;
And I could share Time’s lack of joy or grief
At such a planetary change of style.
I could give all to Time except – except
What I myself have held. But why declare
The things forbidden that while the Customs slept
I have crossed to Safety with? For I am There,
And what I would not part with I have kept.
THE WIND AND THE RAIN
I.
That far off day the leaves in flight
Were letting in the colder light.
A season-ending wind there blew
That, as it did the forest strew,
I leaned on with a singing trust
And let it drive me deathward too.
With breaking step I stabbed the dust,
Yet did not much to shorten stride.
I sang of death—but had I known
The many deaths one must have died
Before he came to meet his own!
Oh, should a child be left unwarned
That any song in which he mourned
Would be as if he prophesied?
It were unworthy of the tongue
To let the half of life alone
And play the good without the ill.
And yet ‘twould seem that what is sung
In happy sadness by the young,
Fate has no choice but to fulfill.
II.
Flowers in the desert heat
Contrive to bloom
On melted mountain water led by flume
To wet their feet.
But something in it is still incomplete.
Before I thought the wilted to exalt
With water I would see them water-bowed.
I would pick up all ocean less its salt,
And though it were as much as cloud could bear
Would load it onto cloud,
And rolling it inland on roller air,
Would empty it unsparing on the flower
That past its prime lost petals in the flood
(Who cares but for the future of the bud?),
And all the more mightier the shower
Would run in under it to get my share.
‘Tis not enough on roots and in the mouth,
But give me water heavy on the head
In all the passion of a broken drouth.
And there is always more than should be said.
As strong as rain without as wine within,
As magical as sunlight on the skin.
I have been one no dwelling could contain
When there was rain;
But I must forth at dusk, my time of day,
To see the unburdening of the skies.
Rain was the tears adopted by my eyes
That have none left to stay.
THE MOST OF IT
He thought he kept the universe alone;
For all the voice in answer he could wake
Was but the mocking echo of his own
From some tree-hidden cliff across the lake.
Some morning from the boulder-broken beach
He would cry out on life, that what it wants
Is not its own love back in copy speech,
But counter-love, original response.
And nothing ever came of what he cried
Unless it was the embodiment that crashed
In the cliff's talus on the other side,
And then in the far distant water splashed,
But after a time allowed for it to swim,
Instead of proving human when it neared
And someone else additional to him,
As a great buck it powerfully appeared,
Pushing the crumpled water up ahead,
And landed pouring like a waterfall,
And stumbled through the rocks with horny tread,
And forced the underbrush--and that was all.
NEVER AGAIN WOULD BIRDS’ SONG BE THE SAME
He would declare and could himself believe
That the birds there in all the garden round
From having heard the daylong voice of Eve
Had added to their own an oversound,
Her tone of meaning but without the words.
Admittedly an eloquence so soft
Could only have had an influence on birds
When call or laughter carried it aloft.
Be that as may be, she was in their song.
Moreover her voice upon their voices crossed
Had now persisted in the woods so long
That probably it never would be lost.
Never again would birds' song be the same.
And to do that to birds was why she came.
WILLFUL HOMING
It is getting dark and time he drew to a house,
But the blizzard blinds him to any house ahead.
The storm gets down his neck in an icy souse
That sucks his breath like a wicked cat in bed.
The snow blows on him and off him, exerting force
Downward to make him sit astride a drift,
Imprint a saddle, and calmly consider a course.
He peers out shrewdly into the thick and swift.
Since he means to come to a door he will come to a door,
Although so compromised of aim and rate
He may fumble wide of the knob a yard or more,
And to those concerned he may seem a little late.
OUR HOLD ON THE PLANET
We asked for rain. It didn’t flash and roar.
It didn’t lose its temper at our demand
And blow a gale. It didn’t misunderstand
And give us more than our spokesman bargained for;
And just because we owned to a wish for rain,
Send us a flood and bid us be damned and drown.
It gently threw us a glittering shower down.
And when we had taken that into the roots of grain,
It threw us another and then another still,
Till the spongy soil again was natal wet.
We may doubt the just proportion of good to ill.
There is much in nature against us. But we forget;
Take nature altogether since time began,
Including human nature, in peace and war,
And it must be a little more in favor of man,
Say a fraction of one percent at the very least,
Or our number living wouldn’t be steadily more,
Our hold on the planet wouldn’t have so increased.
TIME OUT
It took that pause to make him realize
The mountain he was climbing had the slant
As of a book held up before his eyes
(And was a text albeit done in plant.)
Dwarf cornel, gold-thread, and maianthemum,
He followingly fingered as he read,
The flowers fading on the seed to come;
But the thing was the slope it gave his head:
The same for reading as it was for thought,
So different from the hard and level stare
Of enemies defied and battles fought.
It was the obstinately gentle air
That may be clamored at by cause and sect
But it will have its moment to reflect.
NOVEMBER
We saw leaves go to glory,
Then almost migratory
Go part way down the lane,
And then to end the story
Get beaten down and pasted
In one wild day of rain.
We heard ”Tis Over” roaring,
A year of leaves was wasted.
Oh, we make a boast of storing,
Of saving and of keeping,
But only by ignoring
The waste of moments sleeping,
The waste of pleasure weeping,
By denying and ignoring
The waste of nations warring.
TRESPASS
No, I had set no prohibiting sign,
And yes, my land was hardly fenced.
Nevertheless the land was mine:
I was being trespassed on and against.
Whoever the surly freedom took
Of such an unaccountable stay
Busying by my woods and brook
Gave me a strangely restless day.
He might be opening leaves of stone,
The picture book of the trilobite,
For which the region round was known,
And in which there was little property right.
‘Twas not the value I stood to lose
In specimen crab in specimen rock,
But his ignoring what was whose
That made me look again at the clock.
Then came his little acknowledgement:
He asked for a drink at the kitchen door,
An errand he may have had to invent,
But it made my property mine once more.
NOT OF SCHOOL AGE
Around bend after bend,
It was blown woods and no end.
I came to but one house,
I made but the one friend.
At the one house, a child was out
Who drew back at first in doubt,
But spoke to me in a gale,
That blew so he had to shout.
His cheek smeared with apple sand,
A part apple in his hand,
He pointed up the road
As one having war command.
A parent, his gentler one,
Looked forth on her small son
And wondered with me there
What now was being done.
His accent was not good.
But I slowly understood.
Something where I could go –
He couldn't, but I could.
He was too young to go,
Not over four or so.
But would I please go to school,
And the big flag they had – you know?
The big flag; - the red – white –
and blue flag, the great sight –
He bet it was out today,
And would I see if he was right?
A SERIOUS STEP LIGHTLY TAKEN
Between two burrs on the map,
Was a hollow-headed snake.
The burrs were hills, the snake was a stream,
And the hollow head was a lake.
And the dot in front of a name
Was what should be a town.
And there might be a house we could buy
For only a dollar down.
With two wheels low in the ditch
We left our bailing car,
And knocked at the door of a house we found,
And there today we are.
It is turning three hundred years
On our cisatlantic shore
For family after family name.
We’ll make it three hundred more
For our name farming here,
Aloof yet not aloof,
Enriching soil and increasing stock,
Repairing fence and roof,
A hundred thousand days
Of front-page paper events,
A half a dozen major wars,
And forty-five presidents.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "STEEPLE BUSH"
ЮНАЯ БЕРЕЗКА
Прорвав нежно-зеленый внешний слой,
Березка белый ствол открыла свой.
Кто ценит нежность юношеских лет,
Ее заметит. Этот белый цвет
День удлинит, а в темноте густой
Призывно засияет берестой.
Вся в белом, лишь верхушка зелена,
Непугано-доверчива она,
Позволив ветру, как никто в лесу,
Трепать ее зеленую косу.
Когда-нибудь однажды вспомнишь ты,
Как, вырубая под стеной кусты,
Не поднял на березку свой топор.
Тростинка эта выросла с тех пор.
Пруток, что лишь для удочки б сошел,
Преобразился в настоящий ствол.
Пусть каждый, кто помочь тебе придет,
Березку теплым взглядом обведет,
Пусть не посмеет причинить ей вред,
Неважно, ты в отъезде или нет.
Она вошла к нам в жизнь, и неспроста
Дарована нам эта красота.
ПИСЬМО БЕЗ МАРКИ В СЕЛЬСКОМ
ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ
От лая пса покоя нет,
Вы, глядя в ночь, включали свет,
А утром, будто бы само
Возникло в ящике письмо
Без марки. Я вам написал, 5
Что некто, сделавши привал,
В угодьях ваших ночевал.
Там елки юные паслись,
Тузами пик топорщась ввысь,
И в темноте их ровный ряд 10
Мне городской напомнил сад.
Я лег на лапнике густом
Под можжевеловым кустом,
А он, от холода храня,
Укутал ветками меня, 15
И я уснул, к земле спиной,
Лицом к вселенной надо мной,
Но вволю выспаться не смог:
Какой-то камень впился в бок.
Он сквозь траву меня достал, 20
Но я ворочаться не стал,
Чтоб драгоценное тепло
В холодный мрак не утекло.
Внезапно свет наискосок
Ночное небо пересек: 25
То две звезды в одну слились
И, полыхнув, скатались вниз.
И ваш бродяга-звездочет
В тот миг отдал себе отчет,
Что луч, пронизывавший мрак, 30
Душа восприняла как знак,
И два виденья давних дней
В глубинах памяти моей
Слились, и проступил ответ
На то, что люди много лет 35
Впустую пробуют постичь...
Я вас прошу меня простить,
Мой неожиданный лендлорд,
Что я событьем этим горд.
А вдруг и ваш заметил взор, 40
Сквозь пелену помятых штор,
Знак, что нам дарят небеса,
Но каждый понимает сам?
У вас свой опыт, свой удел,
На ферме много было дел 45
За все прошедшие года,
Ночевки в поле иногда -
Нет урожая без труда.
И я, наверно, потому
Решил довериться письму, 50
Чтобы дошло наверняка
Бесплатной почтой бедняка.
ДОРОГА
Дорога, что вверх идет
Казалось, исчезла уже,
Начав в небеса полет.
Но дальше на вираже,
Вернувшись, нырнула в лес
И замерла в тишине,
Уйдя под зеленый навес.
И представляется мне ,
Что движет горючая смесь
Машины послушную сталь
Лишь там, где дорога есть.
Близость связав и даль,
Не может помочь бензин
Покой и полет познать,
Что дарит всевышняя синь
И леса зеленая гладь.
ДВА ГЛАВНЫХ СВЕТИЛА
Я посвятить досуг хотел
Сравненью двух небесных тел,
Важнейших для наземных дел.
Вот Солнца диск, его девиз –
Без всяких фаз весь день трудись!.
Зато никто не замечал,
Чтобы светил он по ночам.
При этом власть дана ему
В миг разогнать любую тьму,
Но, снисходительно велик,
Он не торопит этот миг.
А вот Луна – краса и стать,
Порядок не привыкла знать.
Великих астрономов рать
Ее ночами может ждать,
Но даже если ночь ясна,
Порой не явится она.
Иль, как лунатик под луной,
Под Солнцем выйдет в час дневной,
Припав к лучам его тепла,
Как Шеба к Соломону шла.
Любой почувствует сполна:
Не сравнивать пришла она.
Ее желание влечет
Взглянуть на перстень: слух идет,
Что он растопит зимний лед.
Ее сияющая женственность
Так безответственно-божественна!
A YOUNG BIRCH
The birch begins to crack its outer sheath
Of baby green and show the white beneath,
As whosoever likes the young and slight
May well have noticed. Soon entirely white
To double day and cut in half the dark
It will stand forth, entirely white in bark,
And nothing but the top a leafy green
The only native tree that dares to lean,
Relying on its beauty, to the air.
(Less brave perhaps than trusting are the fair.)
And someone reminiscent will recall
How once in cutting brush along the wall
He spared it from the number of the slain,
At first to be no bigger than a cane,
And then no bigger than a fishing pole,
But now at last so obvious a bole
The most efficient help you ever hired
Would know that it was there to be admired,
And zeal would not be thanked that cut it down
When you were reading books or out of town.
It was a thing of beauty and was sent
To live its life out as an ornament.
AN UNSTAMPED LETTER IN OUR RURAL
LETTER BOX
Last night your watchdog barked all night,
So once you rose and lit the light.
It wasn’t someone at your locks.
No, in your rural letter box
I leave this note without a stamp 5
To tell you it was just a tramp
Who used your pasture for a camp.
There, pointed like the pip of spades,
The young spruce made a suite of glades
So regular that in the dark 10
The place was like a city park.
There I elected to demur
Beneath a low-slung juniper
That like a blanket on my chin
Kept some dew out and some heat in, 15
Yet left me freely face to face
All night with universal space.
It may have been at two o’clock
Developed in the grass and fern, 20
Or so much as uncross my feet,
Lest having wasted precious heat
I never should again be warmed,
The largest firedrop ever formed 25
From two stars’ having coalesced
Went streaking molten down the west.
And then your tramp astrologer
From see this undoubted stir
In Heaven’s firm-set firmament, 30
Himself had the equivalent,
Only within. Inside the brain
Two memories that long had lain
Now quivered toward each other, lipped
Together, and together slipped, 35
And for a moment all was plain
That men have though about in vain.
Please, my involuntary host,
Forgive me if I seem to boast.
‘Tis possible you may have seen 40
Albeit through a rusty screen,
The same sign Heaven showed your guest.
Each knows his own discernment best
You have had your advantages.
Things must have happened to you, yes, 45
And have occurred to you no doubt,
If not indeed from sleeping out,
Then from the work you went about
In farming well—or pretty well.
And it is partly to compel 50
Myself, in forma pauperis,
To say as much as I wrote you this.
THE MIDDLENESS OF THE ROAD
The road at the top of the rise
Seems to come to an end
And take off into the skies.
So at the distant bend
It seems to go into a wood,
The place of standing still
As long the trees have stood.
But say what Fancy will,
The mineral drops that explode
To drive my ton of car
Are limited to the road.
They deal with near and far,
But have almost nothing to do
With the absolute flight and rest
The universal blue
And local green suggest.
TWO LEADING LIGHTS
I never happened to contrast
The two in the celestial cast
Whose prominence has been so vast.
The Sun is satisfied with days.
He never has in any phase
That I have heard of shone at night.
And yet he is a power of light
And could in one burst overwhelm
And dayify the darkest realm
By right of eminent domain.
He has the greatness to refrain.
The Moon for all her light and grace
Has never learned to know her place.
The notedest astronomers
Have set the dark aside for hers.
But there are many nights, though clear,
She doesn't bother to appear.
Some lunatic or lunar whim
Will bring her out, diminished dim,
To set herself beside the Sun,
As Sheba came to Solomon.
It may be charitably guessed
Comparison is not her quest.
Some rumor of his wishing ring
That changes winter into spring
Has brought her merely visiting,
An irresponsible divinity
Presuming on her femininity.
Роберт Фрост - Robert Frost
ИЗ КНИГИ "IN THE CLEARING"
УХОД
Иду в дорогу,
Где вечность ждет,
И обувь ногу
Уже не жмет.
Друзья садятся
За общий стол...
Прощайте, братцы,
А я ушел.
Не доверяю
Чужим следам,
Не так из рая
Ушел Адам.
Забудьте догмы
Библейских тем,
Ведь я не прогнан
Никем, ни с кем.
Иду за песней:
“I'm - bound - away!” *),
Покуда честно
Я верю ей.
Но может все же
Вернусь опять,
Коль смерть не сможет
Урок мне дать.
*) “Я ухожу!” – припев народной американской песни “Oh, Shenandoah!”, любимой Фростом
НАВСЕГДА
У путников прошлых лет
За многое я в долгу:
Они проложили след,
Которым идти могу.
Давно их голос умолк,
И мой невозвратен долг.
Они никогда не решат
Коней назад повернуть,
Браня за неспешный шаг,
С дороги меня спугнуть.
Спешат они неспроста:
Другие их ждут места.
Теперь я иду один
По алому октябрю
И кронам берез и осин
Мысленно говорю:
«Дорогу одели вы
В пылаюший цвет листвы,
Но вскоре погаснет лес,
Солнце покинет зенит,
Падет белизна с небес
И легкий снег оттенит
По всей дороге лесной
Листьев узор резной.»
Оттиск моих следов
Прервется когда-нибудь.
Ну что ж, я буду готов
Доверить дальнейший путь
Следам мышиным и лисьим
Поверх заснеженных листьев.
ОПАСНОСТЬ НАДЕЖДЫ
То ль к зиме назад,
То ль весне вдогон –
Без листьев сад
Или зелен он,
А когда в ветвях
Белопенный цвет,
Приходит страх,
Ждем мы худших бед.
Пусть хорош прогноз,
Но любой ценой
Ночной мороз
В сад пробьется мой.
AWAY!
Now I out walking
The world desert,
And my shoe and my stocking
Do me no hurt.
I leave behind
Good friends in town.
Let them get well-wined
And go lie down.
Don't think I leave
For the outer dark
Like Adam and Eve
Put out of the Park.
Forget the myth.
There is no one I
Am put out with
Or put out by.
Unless I'm wrong
I but obey
The urge of a song:
I'm - bound - away!
And I may return
If dissatisfied
With what I learn
From having died.
CLOSED FOR GOOD
Much as I own I owe
The passers of the past
Because their to and fro
Has cut this road to last,
I owe them more today
Because they've gone away
And not come back with steed
And chariot to chide
My slowness with their speed
And scare me to one side.
They have found other scenes
For haste and other means.
They leave the road to me
To walk in saying naught
Perhaps but to a tree
Inaudibly in thought,
"From you the road receives
A priming coat of leaves.
"And soon for lack of sun
The prospects are in white
It will be further done,
But with a coat so light
The shape of leaves will show
Beneath the brush of snow."
And so on into winter
Till even I have ceased
To come as a foot printer,
And only some slight beast
So mousy or so foxy
Shall print there as my proxy.
PERIL OF HOPE
It is right in there
Betwixt and between
The orchard bare
And the orchard green,
When the boughs are right
In a flowery burst
Of pink and white,
That we fear the worst.
For there's not a clime
But at any cost
Will take that time
For a night of frost.
Огден Нэш - Ogden Nash
КОТЕНОК
Проблема с котенком лишь в
ТОМ,
Что вскоре он станет
КОТОМ
МУХА
Мух сотворил всемудрый Бог,
Но для чего – сказать не мог.
ТЕРМИТ
Откушал дерева термит,
В нем разыгрался аппетит,
И потому ваш братец Пол
Покинул комнату сквозь пол.
ОСЬМИНОГ
Эй, осьминог! Вот эти штуки
Являют ноги или руки?
И, чтобы не смущать умы,
Ты б называл себя на Мы.
СВИНЬЯ
Нам свиньи поставляют мясо,
Сосиски, сало и колбасы.
Ты скажешь: «Щедрые натуры»,
А я отвечу: «Просто дуры».
ЧЕРЕПАХА
У черепахи панцирь плотный,
Поди пойми, она иль он там.
И, как ответ на эти страхи,
Столь плодовиты черепахи.
ТЕЛЕНОК
Мясник, теленочка не трожь!
Он слишком мал идти под нож.
Я за него тебя прошу,
Дай порезвиться малышу.
Мясник-злодей, не будь суров!
Пусть он пасется меж коров,
Пусть клевер радостно жует
И набивает свой живот.
А после нам в тарелку ляжет
Стейк не телячий, а говяжий.
ДЫНЯ
В продаже дыни, сколько их!
Зеленых, спелых и гнилых.
Я покупал бы дыни скопом,
Когда б владел флюороскопом.
ГУСАК
Остерегайтесь гусака вы,
Чей клюв нацелен для расправы.
Он злобствует на всех в округе,
За исключением подруги.
Но, по словам других животных,
Ее он тоже бьет охотно.
И в этом счастье? Не берусь я
Психоанализ делать гусю.
ГИППОПОТАМ
«Гляди, гляди: гиппопотам!»
У клетки хохот тут и там.
А я мрачнею потому,
Что мы не нравимся ему.
Ну не сердись, гиппопотам!
Наш внешний вид приятен нам
И так же чуден облик ваш
В глазах подруг-гиппопотамш.
КУКУШКА
Кукушки, как давно известно,
B семейной жизни легковесны,
А к неразлучным парам птичьим
Они язвительно-скептичны.
ПЕДАНТ
Вот наш герой - профессор Твист,
Дотошнейший натуралист.
Совет решил – не подведет он,
Отправив в джунгли на работу.
В далеком лагере на юге
Лишился Твист своей подруги.
Гид прибежал с ужасной вестью,
Что аллигатор съел невесту.
Твист, улыбнувшись, осадил:
«Сказать точнее – крокодил.»
АНГЕЛ
Просвищут крылья в вышине
И ангел явится ко мне.
Но как потом, скажи на милость,
Сказать: «явился» иль «явилась»?
СЕРЕДИНА
Картинки из прошлого тают вдали,
Я чувствую – утро закатом сменилось.
Как много любимых еще не ушли,
Как много любимых еще не родилось.
THE KITTEN
The trouble with a kitten is
THAT
Eventually it becomes a
CAT
THE FLY
God in His wisdom made a fly
But then forgot to tell us why.
THE TERMITE
Some primal termite knocked on wood
And tasted it, and found it good,
And that is why your Cousin May
Fell through the parlor floor today.
THE OCTOPUS
Tell me, O Octopus, I begs,
If those things arms, or is they legs?
I marvel at thee, Octopus;
If I were thou, I’d call me Us.
THE PIG
The Pig, if I am not mistaken,
Supply us sausage, ham and bacon.
Let others say his heart is big –
I think it’s stupid of the Pig.
THE TURTLE
The turtle lives ‘twixt plated decks
Which practically conceal its sex.
I think it clever of the turtle
In such a fix to be so fertile.
THE CALF
Pray, butcher, spare yon tender calf!
Accept my plea on his behalf;
He’s but a babe, too young by far
To perish in the abattoir.
Oh, cruel butcher, let him feed
And gambol on the verdant mead;
Let clover tops and grassy banks
Fill out those childish ribs and flanks.
Then may we, at some future meal,
Pitch into beef, instead of veal.
THE CANTALOUPE
One cantaloupe is ripe and lush,
Another’s green, another’s mush.
I’d buy a lot mot cantaloupe
If I possessed a fluoroscope.
THE GANDER
Be careful not to cross the gander,
A bird composed of beak and dander.
His heart is filled with prideful hate
Of all the world except his mate.
And if the neighbors do not err
He’s overfond of beating her.
Is she happy? What’s the use
Of trying to psychoanalyze a goose?
THE HIPPOPOTAMUS
Behold the hippopotamus!
We laugh at how he looks to us.
And yet in moments dank and grim,
I wonder how we look to him
Peace, peace, thou hippopotamus!
We really look all right to us.
And you no doubt delight the eye
Of other hippopotami.
THE CUCKOO
Cuckoos lead Bohemian lives,
They fail as husbands and as wives,
Therefore they cynically disparage
Everybody else's marriage.
THE PURIST
I give you now Professor Twist,
A conscientious scientist.
Trustees exclaimed, “He never bungles”
And sent him off to distant jungles.
Camped on a tropic riverside,
One day he missed his loving bride.
She had, the guide informed him later,
Been eaten by an alligator.
Professor Twist could not but smile.
“You mean,” he said, “a crocodile”.
THE CHERUB
I like to watch the clouds roll by,
And think of cherub in the sky;
But when I think of cherubim,
I didn’t know if they’re her or him.
THE MIDDLE
When I remember bygone days
I think how evening follow morn;
So many I loved were not yet dead,
So many I love were not yet born.
КРЕЙСЕРА
Покрашен, надраен задира-фрегат,
Огни как на рейсовом судне горят,
А мы -- бесшабашные дети при нем,
Приманки, ловушки с броней и огнем.
Суровое дело он нам поручил:
Соблазн и охрану в промокшей ночи.
А часть нашей службы похожа на ту,
Что девки-оторвы справляют в порту.
Вот это работа, что нам дорога:
На смерть из засады направить врага,
Дразнить, предавать, окружить, заманить,
Обманом противника в драку втравить.
Пузатый купец беззаботность хранит,
Беспечно горят бортовые огни,
Пока без огней из неслышимой тьмы
В прыжке за добычей не вылетим мы.
И похоть врага распалив поскорей,
Выводим его под огонь батарей.
И нашим судам показавши корму,
На базу приходится шлепать ему.
А чтоб не сбежала добыча из лап,
Один из нас мчит с донесением в штаб,
Другой же пасет этот лакомый кус,
Чтоб враг не сменил неожиданно курс.
Потом мы, собравшись, уходим опять
Сквозь дождь, полосуюший водную гладь,
Сквозь ветер, срывающий пену с волны,
Танцуют суда вдоль земной кривизны.
Мы солью покрыты, от солнца черны,
Морочит глаза отраженье луны.
А флаги сигналов, встречая рассвет,
Нам с братьев-судов посылают привет.
Как гости на свадьбе сдвигаются в круг
И выход невесты волнует подруг,
Так мы возле смерти ведем хоровод
И каждый вопросы другим задает:
Что видишь? Сигналы вдали иль гроза?
Что слышишь? Гром божий иль пушечный залп?
По курсу туман или вражьи дымы?
Звезду иль прожектор преследуем мы?
Спектакль плутовской продолжает идти,
Мы ставим ловушки на вражьем пути.
И тот, кто искусней в обмане и лжи,
В сраженьях на море останется жив.
Мир кончился, мужество снова в чести,
Нам больше не нужно законы блюсти.
Откинув швартовы и скорость набрав,
Спеши: мы свободны для наших забав!
ГЕНЕРАЛ ЖУБЕР
Он был не с теми, кто слабел в бою,
В войне не честь, а выгоду ища.
Упрям, умен, он знал, что жизнь свою
Проигранному делу посвящал.
Придут другие, трезвы и сильны,
В сраженьях закаленные бойцы;
Оставив в прошлом ненависть войны,
О нем расскажут сыновьям отцы.
Сквозь мертвый город мы идем вперед,
Хоть он войскам держаться приказал...
Пусть ваш салют над гробом громыхнет
И отзовется наш ответный залп.
ЗАВЕТ
Казалось нам – мы выше козней зла,
Способны пасть другие, а не мы,
Несущие свободу, - но смогла
Нам челядь ложью отравить умы.
Тот сладкий яд черту запрета стер
И стало ясно каждому тогда
Что вором станет лжец, убийцей – вор,
Не опасаясь Высшего Суда.
Но, веря в то, что милосерден Он,
Идем сквозь страх, чтоб ложь перебороть.
Мы верность воле предков сохраним,
Хоть предали их судьи и Закон.
Теперь наш час, пусть даст нам сил Господь,
Чтоб позже не стыдясь предстать пред Ним.
ОБ ОДНОМ КОМПАСЕ
Когда на вахте штормовой
Лишь компас видит рулевой,
Назад не глядя, а во мгле
Бьют волны судно по скуле,
То, у морских стихий во власти,
Звенят и лопаются снасти,
Грохочет сбитый с троса блок...
Но стихнут грозные валы
И море сгладится в свой срок
Под песню компасной иглы:
О, волн и туч хмельная плоть,
Бесплодный дождь, бездонный ад!
Нас ждет любовь, хранит Господь,
Уходим, но придем назад!
Когда корабль несет свой груз
Сквозь сгустки радужных медуз,
Где пальцы лихо развели
Морские звезды на мели,
Где с иглами настороже
В камнях шары морских ежей,
Слепая пара белых змей
Скользит по дну среди теней,
А спрут – оранжевое чудо –
Всплывает медленно оттуда,
Где прячет черная вода
Давно погибшие суда...
То все же, где бы ни была,
Поет магнитная игла:
Пусть надо штиль перебороть,
Пусть солнце тропиков – в глаза,
Нас ждет любовь, хранит Господь,
Уходим, но придем назад!
Пассат наполнил паруса,
А путь наш долог и непрост,
Внушают трепет небеса
С узором незнакомых звезд.
Чтоб каждый в дом вернуться смог,
Идем сквозь солнце, сквозь пассат.
Зовет любовь, хранит нас Бог,
Вернемся в порт, придем назад!
Да, мы придем, придем назад!
КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
“Сообщают, что покинутое экипажем судно
«Маргарет Поллок» всё ещё находится в море.”
Новости Судоходства
Я самым стойким судном был,
Когда обшивку шторм пробил,
С нежданной злобой сбивши судно с галса.
Был экипаж волною стерт,
Подавлен, выброшен за борт,
Чтоб слепо шторму я повиновался.
Я был людьми рожден,
Их воля – мне закон,
А нынче – только волны в окруженьи.
Заметив дальний дым,
С тоской слежу за ним
И в страхе ожидаю приближенья.
Оторваны куски
От палубной доски
И скручены, как жаждущие губы;
Моя душа – мотор
Встречает волн напор,
Дрожа и скрежет издавая грубый.
Мне в этой жизни дан
Ревущий океан
И крики чаек в корабельных шахтах,
А в вечер штормовой
Сквозь клюзы ветра вой
Под спазмы сердца в бесконечных вахтах.
И слепит синева,
И крУгом голова,
Вращаю солнце переменой курса,
А звезды свысока
Глядят на дурака,
Что вновь куда-то носом отвернулся.
С размаху волны бьют:
Одна залила ют,
А в левый борт нацелилась другая.
Гремит со всех сторон –
Я нем, ошеломлен,
Волны последней милость ожидая.
На север, может быть,
Средь айсбергов мне плыть,
Где брызги, смерзшись, падают на льдины;
А может к югу, где
Кораллы спят в воде
И липнет к днищу водорослей тина.
Встречая ход светил,
Я честным в гонке был,
Но, может стать, беды причиной буду:
Сведи в полночный час
С беспечным братом нас –
Предам его, целуя как Иуда.
Я был людьми рожден,
Их воля – мне закон,
Всех тех, кому навечно в услуженьи:
Заметив дальний дым,
В мечтах о встрече с ним
Со страхом ожидаю приближенья.
CRUISERS
As our mother the Frigate, bepainted and fine,
Made play for her bully the Ship of the Line;
So we, her bold daughters by iron and fire,
Accost and decoy to our masters' desire.
Now, pray you, consider what toils we endure,
Night-walking wet sea-lanes, a guard and a lure;
Since half of our trade is that same pretty sort
As mettlesome wenches do practise in port.
For this is our office to spy and make room,
As hiding yet guiding the foe to their doom;
Surrounding, confounding, we bait and betray
And tempt them to battle the seas' width away.
The potbellied merchant foreboding no wrong
With headlight and sidelight he lieth along,
Till, lightless and lightfoot and lurking, leap we
To force him discover his business by sea.
And when we have wakened the lust of a foe,
To draw him by flight toward our bullies we go,
Till, 'ware of strange smoke stealing nearer, he flies
Ere our bullies close in for to make him good prize.
So, when we have spied on the path of their host,
One flieth to carry that word to the coast;
And, lest by false doublings they turn and go free,
One lieth behind them to follow and see.
Anon we return, being gathered again,
Across the sad valleys all drabbled with rain
Across the grey ridges all crisped and curled
To join the long dance round the curve of the world.
The bitter salt spindrift, the sun-glare likewise,
The moon-track a-tremble, bewilders our eyes,
Where, linking and lifting, our sisters we hail
'Twixt wrench of cross-surges or plunge of head-gale.
As maidens awaiting the bride to come forth
Make play with light jestings and wit of no worth,
So, widdershins circling the bride-bed of death,
Each fleereth her neighbour and signeth and saith: –
"What see ye? Their signals, or levin afar?
"What hear ye? God's thunder, or guns of our war?
"What mark ye? Their smoke, or the cloud-rack outblown?
"What chase ye? Their lights, or the Daystar low down?"
So, times past all number deceived by false shows,
Deceiving we cumber the road of our foes,
For this is our virtue: to track and betray;
Preparing great battles a sea's width away.
Now peace is at end and our peoples take heart,
For the laws are clean gone that restrained our art;
Up and down the near headlands and against the far wind
We are loosed (O be swift!) to the work of our kind!
GENERAL JOUBERT
With those that bred, with those that loosed the strife,
He had no part whose hands were clear of gain;
But subtle, strong, and stubborn, gave his life
To a lost cause, and knew the gift was vain.
Later shall rise a people, sane and great,
Forged in strong fires, by equal war made one;
Telling old battles over without hate --
Not least his name shall pass from sire to son.
He may not meet the onsweep of our van
In the doomed city when we close the score;
Yet o'er his grave -- his grave that holds a man --
Our deep-tongued guns shall answer his once more!
THE COVENANT
We thought we ranked above the chance of ill.
Others might fall, not we, for we were wise--
Merchants in freedom. So, of our free-will
We let our servants drug our strength with lies.
The pleasure and the poison had its way
On us as on the meanest, till we learned
That he who lies will steal, who steals will slay.
Neither God's judgment nor man's heart was turned.
Yet there remains His Mercy--to be sought
Through wrath and peril till we cleanse the wrong
By that last right which our forefathers claimed
When their Law failed them and its stewards were bought.
This is our cause. God help us, and make strong
Our will to meet Him later, unashamed.
IN THE MATTER OF ONE COMPASS
When, foot to wheel and back to wind,
The helmsman dare not look behind,
But hears beyond his compass-light,
The blind bow thunder through the night,
And, like a harpstring ere it snaps,
The rigging sing beneath the caps;
Above the shriek of storm in sail
Or rattle of the blocks blown free,
Set for the peace beyond the gale,
This song the Needle sings the Sea;
Oh, drunken Wave! Oh, driving Cloud!
Rage of the Deep and sterile Rain,
By love upheld, by God allowed,
We go, but we return again!
When leagued about the 'wildered boat
The rainbow Jellies fill and float,
And, lilting where the laver lingers,
The Starfish trips on all her fingers;
Where, 'neath his myriad spines ashock,
The Sea-egg ripples down the rock,
‘An orange wonder dimly guessed
From darkness where the Cuttles rest,
Moored o'er the darker deeps that hide
The blind white Sea-snake and his bride,
Who, drowsing, nose the long-lost Ships
Let down through darkness to their lips --
Safe-swung above the glassy death,
Hear what the constant Needle saith:
Oh, lisping Reef! Oh, listless Cloud,
In slumber on a pulseless main!
By Love upheld, by God allowed,
We go, but we return again!
E'en so through Tropic and through Trade,
Awed by the shadow of new skies,
As we shall watch old planets fade
And mark the stranger stars arise,
So, surely, back through Sun and Cloud,
So, surely, from the outward main
By Love recalled, by God allowed,
Shall we return -- return again!
Yea, we return – return again!
THE DERELICT
“And reports the derelict Margaret Pollock still at sea.”
SHIPPING NEWS
I was the staunchest of our fleet
Till the sea rose beneath my feet
Unheralded, in barred past all measure,
Into his pits he stamped my crew,
Buffered, blinded, bound and threw,
Bidding me eyeless wait upon his pleasure.
Man made me, and my will
Is to my maker still,
Whom now the currents con, the rollers steer —
Lifting forlorn to spy
Trailed smoke along the sky,
Falling afraid lest any keel come near!
Wrenched as the lips of thirst,
Wried, dried, and split and burst,
Bone-bleached my decks, wind-scoured to the graining;
And jarred at every roll
The gear that was my soul
Answers the anguish of my beams' complaining.
For life that crammed me full,
Gangs of the prying gull
That shriek and scrabble on the riven hatches!
For roar that dumbed the gale,
My hawse-pipes guttering wail,
Sobbing my heart out through the uncounted watches!
Blind in the hot blue ring
Through all my points I swing —
Swing and return to shift the sun anew.
Blind in my well-known sky
I hear the stars go by,
Mocking the prow that cannot hold one true!
White on my wasted path
Wave after wave in wrath
Frets 'gainst his fellow, warring where to send me.
Flung forward, heaved aside,
Witless and dazed I bide
The mercy of the comber that shall end me.
North where the bergs careen,
The spray of seas unseen
Smokes round my head and freezes in the falling;
South where the corals breed,
The footless, floating weed
Folds me and fouls me, strake on strake upcrawling.
I that was clean to run
My race against the sun —
Strength on the deep, am bawd to all disaster —
Whipped forth by night to meet
My sister's careless feet,
And with a kiss betray her to my master!
Man made me, and my will
Is to my maker still —
To him and his, our peoples at their pier:
Lifting in hope to spy
Trailed smoke along the sky,
Falling afraid lest any keel come near!
Арчибальд Лампман - Archibald Lampman
В МАРТЕ
Уже пригрело солнце. На полях
Дымится пар затейливым узором.
Здесь пляска струй в дорожных колеях,
А лужи – как хрустальные озера.
Кусочки неба, словно васильки,
Цветут в разрывах облачной короны,
И над крутым обрывом у реки
Кружит неспешно первая ворона.
Сугробы испаряются, звеня
Осколками стеклянных тонких кружев,
Собаки спят, играет малышня,
Из дома к солнцу выбежав наружу.
А я иду и думаю в пути,
О прожитой зиме забыв почти.
АПРЕЛЬ НА ХОЛМАХ
Мир чист сегодня и широк,
С полей под солнцем вдоль дорог
Несется пляшущий поток,
А снег почти исчез.
И даль от света высока,
Вверху плывут издалека
Веселой цепью облака
По плавности небес.
Парит нагретый солцем склон,
Ручьи несут со всех сторон
Вертлявых струек блеск и звон
В речной воды размах.
В полях озер не сосчитать
И ветер, не желая спать,
Колышет водяную гладь
И сосны на холмах.
Кружит горластый рой ворон,
В зените – жаворонка звон,
А близ древесных голых крон
Вскипает птичья жизнь:
Скворчит скворец, свистит щегол,
И дрозд мелодию завел,
И поползень вцепился в ствол,
И носятся стрижи.
Мне руки греет солнца свет,
И туч в душе и в небе нет,
Гляжу я ввысь, и тает след
Печали и вражды.
Земля влечет в поля и лес,
Скитаюсь по стране чудес,
Купаюсь в синеве небес,
Глотнув живой воды.
Все пробудилось ото сна,
От новых сил земля тесна,
Меня, как птиц, зовет весна,
И солнце, и ветра.
Хранитель незабвенных дней,
Холмов, лесов, ручьев, камней,
Я славлю жизнь, покуда в ней
Земля – моя сестра.
ЛЕСНАЯ ТРОПИНКА ЗИМОЙ
Вдоль тайной, малохоженной тропы
Весь лес, от кочек до древесных крон,
Под белым опереньем погребен,
Но треснет сук, и снеговая пыль
Летит как тонкий радужный дымок.
Здесь яркий блеск прогала рассечен
Контрастной синей тенью, как мечом,
Мороз и тишина... Неужто смог
Незримый мастер белых зимних грез
Все схоронить в глубокий мягкий снег?
Трудяга-белка спит во тьме дупла,
И даже духи елей и берез
Укрылись в почве в поисках тепла
Среди корней, калачиком во сне.
IN MARCH
The sun falls warm: the southern winds awake:
The air seethes upwards with a steamy shiver:
Each dip of the road is now a crystal lake,
And every rut a little dancing river.
Through great soft clouds that sunder overhead
The deep sky breaks as pearly blue as summer:
Out of a cleft beside the river's bed
Flaps the black crow, the first demure newcomer.
The last seared drifts are eating fast away
With glassy tinkle into glittering laces:
Dogs lie asleep, and little children play
With tops and marbles in the sun-bare places;
And I that stroll with many a thoughtful pause
Almost forget that winter ever was.
APRIL IN THE HILLS
To-day the world is wide and fair
With sunny fields of lucid air,
And waters dancing everywhere;
The snow is almost gone;
The noon is builded high with light,
And over heaven's liquid height,
In steady fleets serene and white,
The happy clouds go on.
The channels run, the bare earth steams,
And every hollow rings and gleams
With jetting falls and dashing streams;
The rivers burst and fill;
The fields are full of little lakes,
And when the romping wind awakes
The water ruffles blue and shakes,
And the pines roar on the hill.
The crows go by, a noisy throng;
About the meadows all day long,
The shore-lark drops his brittle song;
And up the leafless tree
The nut-hatch runs, and nods, and clings;
The bluebird dips with flashing wings,
The robin flutes, the sparrow sings,
And the swallows float and flee.
I break the spirit's cloudy bands,
A wanderer in enchanted lands,
I feel the sun upon my hands;
And far from care and strife
The broad earth bids me forth. I rise
With lifted brow and upward eyes.
I bathe my spirit in blue skies,
And taste the springs of life.
I feel the tumult of new birth;
I waken with the wakening earth;
I match the bluebird in her mirth;
And wild with wind and sun,
A treasurer of immortal days,
I roam the glorious world with praise,
The hillsides and the woodland ways,
Till earth and I are one.
A FOREST PATH IN WINTER
Along this secret and forgotten road
All depths and forest forms, above, below,
Are plumed and draped and hillocked with the snow
A branch cracks now and then, and its soft load
Drifts by me in a thin prismatic shower;
Else not a sound, but vistas bound and crossed
With sheeted gleams and sharp blue shadows, frost,
And utter silence. In his glittering power
The master of mid-winter reveries
Holds all things buried soft and strong and deep.
The busy squirrel has his hidden lair;
And even the spirits of the stalwart trees
Have crept into their utmost roots, and there,
Upcoiled in the close earth, lie fast asleep.
Уильям Батлер Йейтс - William Butler Yeats
НАСТРОЕНИЯ
Канет день, канет год
Каплей воска с огарка,
У лесов и вершин
Свой черед, свой черед;
Что из огненно-жарких
Устремлений души
Отгорит и умрет?
РЫБКА
Пускай ты прячешься под волнами,
Одетыми в лунную белизну,
Люди узнают, что было с нами,
Как, от сетей моих ускользнув,
Ты вырывалась во время былое
Из пут серебряных в глубину...
Тебя назовут упрямой и злою
И много еще поставят в вину.
ВОТ ОБЛАКА
Закатный свет накрыли облака,
Смежило божество горящий глаз:
Как будто рушит слабая рука
Воздвигнутое сильными до нас,
Гармония сменилась на развал
И жизнь безликим слоем расползлась.
Ты в гонке, друг мой, но наверняка
Все повторится и на этот раз,
И, пусть ты славу в спутники призвал,
О детях с грустью думаешь подчас:
Закатный свет накрыли облака,
Смежило божество горящий глаз.
СЕРДЦЕ ЖЕНЩИНЫ
О, что мне комнатка моя,
Покой молитвы позади;
Он поманил – в тумане я,
И груди – на его груди.
О, что мне дом, где каждый день
Был полон маминых забот;
Волос моих густая сень
Укроет нас от непогод.
О, тень волос и влажный взгляд,
Ушли куда-то смерть и жизнь;
Два теплых сердца бьются в лад
И два дыхания сплелись.
ХОЛОДНЫЕ НЕБЕСА
Отрада воронью – простор и холод неба,
Как будто лед горит, но остается льдом,
И прежних мыслей ход стирается как небыль,
Когда сердечный пыл безумием ведом.
Лишь юные года некстати вспоминаю,
Любовь, что позабыть давно пришел черед;
Я принял всю вину, лишь на себя пеняя,
И плакал, и дрожал, качаясь взад-вперед,
Пронзенный светом. Но! Душа воскреснет снова,
Как книги говорят, нагая выйдет в путь,
И будет ли она принять опять готова
Карающих небес неправедную суть?
ПАМЯТЬ ЮНОСТИ
Летел, как в пьесе, год за миг;
Я жил, в любви мудрее стал,
Я здравый смысл сумел сберечь,
Ей все поведал мой язык
И полюбилась моя речь,
Но шторой туч студеный шквал
Луне-любви задернул лик.
Я, веря в каждый образ свой,
Льстил ее телу и уму,
И разжигал в ней мой рассказ
Румянец щек и взгляд живой,
Но это не спасало нас,
Мы ощущали только тьму
Нависшую над головой.
Хоть я ее не слышал слов,
Нам правда явлена была,
Что даже лучшим чувствам срок
Придет к концу; когда б Любовь,
Услышав птичий голосок,
Как слабый клич, не сорвала
С луны тяжелых туч покров.
СЛОВА
Своей любимой объяснить
Никак не удается мне,
Что сделал я, как дальше жить
В моей больной стране.
Пусть я от солнца изнемог,
Но мысли делались стройней:
Я создал лучшее, что мог,
Для объясненья с ней.
Годами тщетно я молил:
«Пойми меня, моя любовь,
Я все могу, я полон сил,
Я – повелитель слов!»
Но знай она все с давних пор,
Я б сам отсеял, может быть,
Сквозь решето словесный сор
И начал просто жить.
ОН ДАРИТ ЛЮБИМОЙ НЕСКОЛЬКО СТРОК
Заколку из золота в волосы вдень,
Поправив выбившуюся прядь;
Я лишь по нескольку бедных строк
У сердца требовал каждый день ,
Пытаясь cладкую боль воссоздать,
Что с давних сражений забыть не смог.
Вскинь жемчужную бледность руки,
Свяжи свои волосы и вздохни;
И вспыхнут мужские сердца в ответ.
А пена свечой на песке у реки
И звезды – в небесной росе огни –
Живут, чтоб к ногам твоим бросить свет.
ПРОТИВ НЕДОСТОЙНОЙ ПОХВАЛЫ
О, сердце, покой храни:
Не сломят плут и болван
Тот дух, что судят они,
Лишь женщине этой дан,
Она же, презрев молву,
Тебя вдохновляет вновь,
Как сон, что видится льву,
Пока саванна в тиши,
Как тайный союз, что свел
Две гордых ваших души.
Но все ж тебя манит почет!
А мысли опять о ней,
Чья странная жизнь течет,
Струясь лабиринтом дней.
Сейчас на ее мечту
Все те же болван и плут
Льют зависть и клевету.
Она ж через этот вой,
Душою дитя и лев,
Идет, сохранив покой.
ПАМЯТЬ ДАВНИХ ДНЕЙ
О, мысль моя, лети под вечер к ней,
Скажи, тревожа память давних дней:
«Ты силой страсти, воли, доброты
Вступить на трон иль в новый мир мечты
Могла бы, но не все в руках твоих:
Была дана та сила на двоих
С ним, образ твой лепившим много лет.
Кто мог бы знать, что все сойдет на нет
И страсти грош цена?» Не надо слов,
Как ветер, безответственна любовь.
Молчи, слова здесь не играют роль,
Не причиняй заблудшим детям боль.
ПЕЧАЛЬНЫЙ ПАСТУХ
Жил тот, кого в друзья взяла тоска,
Он, чувствуя как мечется душа,
Шел берегом, где на ветру шурша,
Сверкали дюны блестками песка.
Он ждал от звезд, глядящих свысока,
Слов утешенья, помощи любой,
Они ж над ним смеялись меж собой.
И тот, кого в друзья взяла тоска,
Вскричал: «О море, выслушай меня
И подскажи как скрыться от нее!»
Но море катит вечное свое,
Все так же за волной волну гоня.
Он попытался выплакать печали
В долине, где искристая роса,
Но что росе людские голоса?
Дрожали капли и не отвечали.
А он, кого в друзья взяла тоска,
Взяв раковину в руки из воды
Хотел поведать боль своей беды,
Чтобы слова, сорвавшись с языка,
В жемчужной пустоте разлили грусть
И, претерпевши эхо повторенья,
Пришли назад как шепот утешенья,
Позволив сбросить застарелый груз.
Он тихо плакал о своей тоске,
Но те слова, что песней сделал он,
Морской моллюск смешал в бессвязный стон,
Затухнувший в жемчужном завитке.
МУДРОСТЬ ПРИХОДИТ С ГОДАМИ
Как много листьев, а корень один;
Под солнцем юных обманных годов
Цветами и листьями я поводил,
А нынче от правды пожухнуть готов.
МАСКА
«Сбрось маску с изумрудом глаз
На золоте лица!»
«Нет, милый, убедись тотчас
Как девственно-мудры сердца,
Не стынущие в нас.»
«Не знаю, что искать верней -
Притворство или страсть.»
«Но для тебя сейчас важней
Той золоченой маски власть,
А не душа за ней.»
«А вдруг ты недруг для меня,
Я должен знать о том.»
«Нет, не гадая, не виня,
Будь все как есть, ведь мы вдвоем
Еще полны огня!»
ПОЛИТИЧЕСКАЯ УЗНИЦА
Нетерпеливость юных дней
Смогла смягчить в себе она;
Теперь слетает чайка к ней,
Преодолев былой испуг,
В проем тюремного окна,
И крошки склевывает с рук.
Касанье птичьего крыла
Ее вернуло в те года,
Когда без догм душа жила,
Не зная сути горьких слов:
“Слепцы ведут слепцов туда,
Где грязь, насилие и кровь”.
Когда-то вскачь неслась она
Дикаркой через те места,
Где спит Бен Балбена* стена,
Где шум прибоя не стихал,
И где росла, юна, чиста
Как птица, дочь прибрежных скал,
Что для паренья рождена.
Гнездо покинув в первый раз,
Сквозь тучи видела она,
В простор вглядевшись со скалы,
Как в стены каменных террас
Бьют непокорные валы.
*Бен Балбен – горный гребень в Ирландии (прим.перев.)
НА ГЕЛВЕЙСКИХ СКАЧКАХ
Бега в Гелвейе*,
Коней стремительный полет,
Одна над всеми страсть довлеет,
Толпа болельщиков ревет.
К нам тоже слушатели шли,
Они нам придавали сил,
Средь них быть конники могли,
Когда бы всех не усыпил
Дух робких клерков и купцов.
Но верим: люди, ощутив,
Что сон – не смерть, в конце концов
Поймут, что мир сменил мотив.
Взыграет плоть, наш ипподром
Вновь соберет лихих и бодрых,
И мы соратников найдем
Средь тех, кто в седлах.
*Galway – знаменитое место конных скачек в Ирландии (прим.перев.)
THE MOODS
Time drops in decay,
Like a candle burnt out,
And the mountains and the woods
Have their day, have their day;
What one in the rout
Of the fire-born moods
Has fallen away?
THE FISH
Although you hide in the ebb and flow
Of the pale tide when the moon has set,
The people of coming days will know
About the casting out of my net,
And how you have leaped times out of mind
Over the little silver cords,
And think that you were hard and unkind,
And blame you with many bitter words.
THESE ARE THE CLOUDS
These are the clouds about the fallen sun,
The majesty that shuts his burning eye:
The weak lay hand on what the strong has done,
Till that be tumbled that was lifted high
And discord follow upon unison,
And all things at one common level lie.
And therefore, friend, if your great race were run
And these things came, so much the more thereby
Have you made greatness your companion,
Although it be for children that you sigh:
These are the clouds about the fallen sun,
The majesty that shuts his burning eye.
THE HEART OF THE WOMAN
O what to me the little room
That was brimmed up with prayer and rest;
He bade me out into the gloom,
And my breast lies upon his breast.
O what to me my mother's care,
The house where I was safe and warm;
The shadowy blossom of my hair
Will hide us from the bitter storm.
O hiding hair and dewy eyes,
I am no more with life and death,
My heart upon his warm heart lies,
My breath is mixed into his breath.
THE COLD HEAVENS
Suddenly I saw the cold and rook-delighting heaven
That seemed as though ice burned and was but the more ice,
And thereupon imagination and heart were driven
So wild that every casual thought of that and this
Vanished, and left but memories, that should be out of season
With the hot blood of youth, of love crossed long ago;
And I took all the blame out of all sense and reason,
Until I cried and trembled and rocked to and fro,
Riddled with light. Ah! when the ghost begins to quicken,
Confusion of the death-bed over, is it sent
Out naked on the roads, as the books say, and stricken
By the injustice of the skies for punishment?
A MEMORY OF YOUTH
The moments passed as at a play;
I had the wisdom love brings forth;
I had my share of mother-wit,
And yet for all that I could say,
And though I had her praise for it,
A cloud blown from the cut-throat North
Suddenly hid Love's moon away.
Believing every word I said,
I praised her body and her mind
Till pride had made her eyes grow bright,
And pleasure made her cheeks grow red,
And vanity her footfall light,
Yet we, for all that praise, could find
Nothing but darkness overhead.
We sat as silent as a stone,
We knew, though she'd not said a word,
That even the best of love must die,
And had been savagely undone
Were it not that Love upon the cry
Of a most ridiculous little bird
Tore from the clouds his marvellous moon.
WORDS
I had this thought a while ago,
'My darling cannot understand
What I have done, or what would do
In this blind bitter land.'
And I grew weary of the sun
Until my thoughts cleared up again,
Remembering that the best I have done
Was done to make it plain;
That every year I have cried, 'At length
My darling understands it all,
Because I have come into my strength,
And words obey my call';
That had she done so who can say
What would have shaken from the sieve?
I might have thrown poor words away
And been content to live.
HE GIVES HIS BELOVED CERTAIN RHYMES
Fasten your hair with a golden pin,
And bind up every wandering tress;
I bade my heart build these poor rhymes:
It worked at them, day out, day in,
Building a sorrowful loveliness
Out of the battles of old times.
You need but lift a pearl-pale hand,
And bind up your long hair and sigh;
And all men's hearts must burn and beat;
And candle-like foam on the dim sand,
And stars climbing the dew-dropping sky,
Live but to light your passing feet.
AGAINST UNWORTHY PRAISE
O heart, be at peace, because
Nor knave nor dolt can break
What's not for their applause,
Being for a woman's sake.
Enough if the work has seemed,
So did she your strength renew,
A dream that a lion had dreamed
Till the wilderness cried aloud,
A secret between you two,
Between the proud and the proud.
What, still you would have their praise!
But here's a haughtier text,
The labyrinth of her days
That her own strangeness perplexed;
And how what her dreaming gave
Earned slander, ingratitude,
From self-same dolt and knave;
Aye, and worse wrong than these.
Yet she, singing upon her road,
Half lion, half child, is at peace.
OLD MEMORY
O thought, fly to her when the end of day
Awakens an old memory, and say,
'Your strength, that is so lofty and fierce and kind,
It might call up a new age, calling to mind
The queens that were imagined long ago,
Is but half yours: he kneaded in the dough
Through the long years of youth, and who would have thought
It all, and more than it all, would come to naught,
And that dear words meant nothing?' But enough,
For when we have blamed the wind we can blame love;
Or, if there needs be more, be nothing said
That would be harsh for children that have strayed.
THE SAD SHEPHERD
There was a man whom Sorrow named his friend,
And he, of his high comrade Sorrow dreaming,
Went walking with slow steps along the gleaming
And humming sands, where windy surges wend:
And he called loudly to the stars to bend
From their pale thrones and comfort him, but they
Among themselves laugh on and sing alway:
And then the man whom Sorrow named his friend
Cried out, Dim sea, hear my most piteous story!
The sea swept on and cried her old cry still,
Rolling along in dreams from hill to hill.
He fled the persecution of her glory
And, in a far-off, gentle valley stopping,
Cried all his story to the dewdrops glistening.
But naught they heard, for they are always listening,
The dewdrops, for the sound of their own dropping.
And then the man whom Sorrow named his friend
Sought once again the shore, and found a shell,
And thought, I will my heavy story tell
Till my own words, re-echoing, shall send
Their sadness through a hollow, pearly heart;
And my own tale again for me shall sing,
And my own whispering words be comforting,
And lo! my ancient burden may depart.
Then he sang softly nigh the pearly rim;
But the sad dweller by the sea-ways lone
Changed all he sang to inarticulate moan
Among her wildering whirls, forgetting him.
THE COMING OF WISDOM WITH TIME
Though leaves are many, the root is one;
Through all the lying days of my youth
I swayed my leaves and flowers in the sun;
Now I may wither into the truth.
THE MASK
'Put off that mask of burning gold
With emerald eyes.'
'O no, my dear, you make so bold
To find if hearts be wild and wise,
And yet not cold.'
‘I would but find what's there to find,
Love or deceit.'
'It was the mask engaged your mind,
And after set your heart to beat,
Not what's behind.'
'But lest you are my enemy,
I must enquire.'
'O no, my dear, let all that be;
What matter, so there is but fire
In you, in me?'
ON A POLITICAL PRISONER
She that but little patience knew,
From childhood on, had now so much
A grey gull lost its fear and flew
Down to her cell and there alit,
And there endured her fingers' touch
And from her fingers ate its bit.
Did she in touching that lone wing
Recall the years before her mind
Became a bitter, an abstract thing,
Her thought some popular enmity:
Blind and leader of the blind
Drinking the foul ditch where they lie?
When long ago I saw her ride
Under Ben Bulben to the meet,
The beauty of her country-side
With all youth's lonely wildness stirred,
She seemed to have grown clean and sweet
Like any rock-bred, sea-borne bird:
Sea-borne, or balanced in the air
When first it sprang out of the nest
Upon some lofty rock to stare
Upon the cloudy canopy,
While under its storm-beaten breast
Cried out the hollows of the sea.
AT GALWAY RACES
There where the course is,
Delight makes all of the one mind,
The riders upon the galloping horses,
The crowd that closes in behind.
We, too, had good attendance once,
Hearers and hearteners of the work,
Aye, horsemen for companions
Before the merchant and the clerk
Breathed on the world with timid breath;
Sing on: somewhere at some new moon,
We’ll learn that sleeping is not death,
Hearing the whole earth change its tune,
Its flesh being wild, and it again
Crying aloud as the racecourse is,
And we find hearteners among men
That ride upon horses.
Сильвия Плат - Sylvia Plath
ПЕСНЯ ЛЮБВИ БЕЗУМНОЙ ДЕВУШКИ
«Смыкаю веки – умер мир земной,
Глаза открою – вновь родился он.
(Ты выдуман, по-видимому, мной).
КружИтся звездный разноцветный рой,
А после – мрак пускается вдогон:
Смыкаю веки – умер мир земной.
В постели, околдована тобой,
Схожу с ума, забыла обо всем.
(Ты выдуман, по-видимому, мной).
Я с ангелом прощусь и с сатаной,
Повергнут бог, в аду погас огонь:
Смыкаю веки – умер мир земной.
Вернешься ли? - живу мечтой одной,
Но имя забывается как сон.
(Ты выдуман, по-видимому, мной.)
Ты лучше стал бы птицей громовой,
Чтоб хоть весною возвратиться в дом.
Смыкаю веки – умер мир земной.
(Ты выдуман, по-видимому, мной.)»
Прим.перев.: Громовая птица (thunderbird) - мифическая птица в мифологии североамериканских индейцев, обладающая сверхъестественной мощью и порождающая громы и молнии.
MAD GIRL’S LOVE SONG
"I shut my eyes and all the world drops dead;
I lift my lids and all is born again.
(I think I made you up inside my head.)
The stars go waltzing out in blue and red,
And arbitrary blackness gallops in:
I shut my eyes and all the world drops dead.
I dreamed that you bewitched me into bed
And sung me moon-struck, kissed me quite insane.
(I think I made you up inside my head.)
God topples from the sky, hell's fires fade:
Exit seraphim and Satan's men:
I shut my eyes and all the world drops dead.
I fancied you'd return the way you said,
But I grow old and I forget your name.
(I think I made you up inside my head.)
I should have loved a thunderbird instead;
At least when spring comes they roar back again.
I shut my eyes and all the world drops dead.
(I think I made you up inside my head.)"
Эдвин Джон Пратт – Edwin John Pratt
ЭРОЗИЯ
Ушли у моря сотни лет,
Столетья, чтобы стал
Прочерчен сеткою морщин
Гранит прибрежных скал.
Ушел у моря только час,
Час шторма, чтобы лег,
Как на гранит, узор морщин
На кожу женских щёк.
Перевод: М. Кащенко, А.Шик
ЧАСОМ ПОЗЖЕ
Как только предков наших пара,
Отведав фруктов с древа зла,
Врасплох застигнута была,
Так дьявол, князь огня и жара,
Горящий взгляд метнул на мир
И осознал, что перед ним
Картина хаоса легла.
Хозяин всех природных сил:
Небесных бурь, земных громад,
Злодей, кому подвластен ад,
Он до сих пор все не решил
Как можно всю морскую гладь
К своим владениям прибрать?
А скопища холодных рыб
Как послужить ему могли б?
Вот змей, что лжет, лаская слух
И в грех ввергая Еву, он,
Казалось, годен как шпион,
И даже холоден, но сух.
И хитрый дьявол с первых дней
Никак не мог найти ответ
Как стать хозяином морей,
Коль в мире рыб морали нет.
Что им законы, церковь, бог,
Нет принципов, духовных нужд,
Свет веры к ним дойти не мог,
А поиск правды рыбам чужд
И плавники их в древний путь
Ведут и не дают свернуть.
Их интерес – еда, вода,
В азарте – драка иногда,
Но в рыбьих схватках за прокорм
Нет и следа моральных норм.
Со дня господнего творенья
Не изменились рыбьи нужды,
И им, холоднокровным, чуждо
Тепло людского согрешенья.
EROSION
It took the sea a thousand years,
A thousand years to trace
The granite features of this cliff,
In crag and scarp and base.
It took the sea an hour one night,
An hour of storm to place
The sculpture of these granite seams
Upon a woman's face.
AN HOUR LATER
Not since the time the sense of evil
Caught our first parents by surprise,
While eating fruit in Paradise,
One fateful morning, had the Devil,
Used as he was to steam and smoke,
Beheld such chaos as now broke
Upon his horny, bloodshot eyes.
Prince of the Power of the air,
Lord of terrestrial things as well
As subterranean life in Hell,
He had till now not been aware
How this great watery domain
Might be enclosed within his reign;
Such things as fish, cold-blooded, wet,
Had served no end of his as yet.
The serpent could be made to lie,
And hence fit agent to deceive
A trustful female such as Eve;
But he, though cold, at least was dry.
For all his wily strategy
Since time began, the Devil saw
No way to circumvent the sea.
The fish transgressed no moral law,
They had no principles, no creed,
No prayers, no Bibles, and no Church,
No Reason’s holy light to read
The truth and no desire to search.
Hence from Dame Nature’s ancient way
Their fins had never learned to stray.
They ate and drank and fought, it’s true,
And when the zest was on they slew;
But yet their most tempestuous quarrels
Were never prejudiced by morals;
As Nature had at the beginning
Created them, so they remained—
Fish with cold blood no skill had trained
To the warm arts of human sinning.