Author of Original: Галина Пашкова (Galina Pashkova)
Translation by Yana Kane, edited by Bruce Esrig
Жёлтый и Синий
Души ушли в молчанье,
С чувствами перебои,
Невпроворот эмоций...
Но возвращают сны
Дивный кусочек счастья –
С синей полоской моря,
С жёлтой полоской солнца –
Будто и нет войны.
Выпало нам держаться
В страшной пучине горя,
Веруя, что очнётся
Мир на краю весны.
Де ж ти, шматочок щастя –
Смужка блакитна моря,
Смужка жовтенька сонця –
Ніби й нема війни.
Мир перевёрнут напрочь.
Точки отсчёта сбиты.
Речь о каком прощеньи
Может теперь идти?!
Словно упала навзничь
Общая часть орбиты
И разделила тенью
Время, сердца, пути.
Пусть суждено бороться
Ненависти с любовью,
Мы победим напасти,
Ведь возвратить должны –
Желтой полоской солнца,
Синей полоской моря –
Этот кусочек счастья
Нашего. Без войны..
Yellow and Blue
Our souls have fallen silent,
Our senses are shaken with turmoil,
Our feelings have no outlet…
Yet our dreams bring once more
Memories of our contentment —
Bright blue, like a sparkling surf line,
Bright yellow, warm and sunlit —
Knowing nothing of war.
Staying afloat is uncertain
As the maelstrom of grief pulls us under.
Still, we keep our faith that springtime
Will bring our world ashore.
Where are you — behind smoke’s curtain —
The blue of the sea horizon,
The yellow rays of the sunrise
That know nothing of war?
How can we speak of forgiveness
When our world has exploded?!
The heavenly orbits are broken,
Our common sky split apart.
There is no more morning and evening,
A wall of shadow has descended
Hiding one path from another,
Dividing a heart from a heart.
Love is locked in a struggle
With the forces of hatred.
We will subdue the darkness.
It is up to us to restore
The yellow band of sunlight
With the blue band of seawater,
Our life of contentment and freedom
That knows nothing of war.
Translator’s notes
This is a poem written in the city of Kharkiv in Ukraine. The poet, Galina Pashkova, published this text on her Facebook page on March 6, 2022.
The poem was published without a title. But the author gave me permission to add a title.
I am grateful to Yulia Spivak for sending me this poem, and to Galina Pashkova for her permission to publish her text and my translation.
Galina, I wish you, your loved ones, your city and your country to return quickly to the free, peaceful and happy life that your poem talks about.
Примечание переводчика
Это стихотворение человека, живущего в Харькове. Поэт, Галина Пашкова, опубликовала его на своей странице в Фейсбуке 6-го марта 2022.
Стихотворение было опубликовано без названия. Но автор дала согласие на то, чтобы я дала ему название.
Я благодарна Юле Спивак за то, что она познакомила меня с этим текстом, и Галине за разрешение опубликовать её стихотворение и мой перевод
Галина, я желаю Вам, Вашим близким, Вашему городу, Вашей стране скорейшего возвращения к той свободной, мирной, счастливой жизни. о котором говорит это стихотворение.
Author of Original: Вита Штивельман (Vita Shtivelman)
Translation by Maria Bloshteyn
***
Мой дед Давид погиб в сорок втором.
Он был сапёром – адова работа.
Могилы нет, не сохранился дом.
Погиб, отвоевав чуть больше года.
Жена и дочь остались, бог помог.
Хотя Давид не уповал на бога.
Он защищал от запада восток –
тогда не приходила смерть с востока.
А бабка умерла не так давно,
прожив почти сто лет. И дозу яда
хранила у себя: а вдруг войной
опять всё рухнет. Чтобы Сталинграда
не видеть больше. Бабка медсестрой
работала тогда. В её кошмарах
навечно поселились кровь и гной,
тела убитых, молодых и старых.
Я вижу бабку иногда во сне,
мы разговариваем с ней, чуть слышно.
А наяву – есть фото на стене,
военный орден, орденская книжка.
На фото выцветшем, как сквозь туман,
дед с бабушкой – живые, молодые.
Тарутино, Петровка, Аккерман –
вот это были их места родные.
По тем краям сегодня град ракет,
как в сорок первом, как же всё похоже.
Я рада, что не видит это дед.
Что бабки нет в живых, я рада тоже.
13.03.2022
David
My grandpa David was killed in ‘42.
He had a hellish job—a sapper in the field.
There is no grave, the house is gone.
He fought a year, then he was felled.
His wife and daughter made it, with God’s help.
Though faith in God was beyond grandpa’s ken.
He fell as he defended East from West—
death came from the west back then.
Not long ago, my grandma died as well,
almost a hundred. In her room she had
some poison in case war broke out,
shattering all. Another Stalingrad
she couldn’t bear to see. She was a nurse
back then. Her nightmares to the last
were full of bodies, young and old,
streaming with blood and pus.
I see my grandma in my dreams sometimes,
we talk, our voices barely audible.
Awake, I’ve got my grandpa’s medal left,
some papers, and a photo on the wall—
a faded, hazy photograph, from which
my young and lively grandparents look on.
Tarutyne, Petrivka, Akkerman—
those were the places they called home.
Now, rockets hail down on those parts again,
just like in ’41.
I’m glad that grandpa David’s not around
to see it. And that grandma’s gone.
Translator’s notes
A Toronto-based poet, Vita Shtivelman, wrote a devastating poem that speaks for so many of us who had family members fight in World War II and who are now watching the war in Ukraine. As you might know, my two grandfathers and my father (as a seventeen-year-old kid) fought in the Red Army during WWII. I'm happy that they are not alive to see rockets fall on the cities that they've sacrificed so much to protect.
Author of Original: Александр Ланин (Alexander Lanin)
Translation by Yana Kane, edited by Bruce Esrig
Дети
Сто шесть человек прибыли, тридцать четыре убыли.
Бабушки из Харькова, мамы из Мариуполя -
Без языка, без денег, без соцсетей,
С вопросами, запросами, с нервами, а не тросами…
Дети держатся.
Родители держатся за детей.
Коротко стриженный мальчик рисует деда Мороза, потом резко штрихует чёрным.
- "Что это? Бомба? Взрыв?"
- "Дядя, о чём вы? Это борода." Мальчик смеётся из-под руки.
Ну и дураки эти взрослые… Ну и дураки…
Взрослые ищут платформу, хватают кофе, залпом выходят в сеть.
Дети держатся лучше них, держатся лучше нас, держатся лучше всех.
После четырёх дней и ночей дороги:
- "Мама, у меня устали ноги."
- "Мама, я хочу спать."
- "Мама, болит вот здесь."…
Только этого ничего нет. А что есть?
- "Дядя, меня зовут Вова, а тебя как?"
- "Можно бабушке водички? Дякую."
- "Мама, не надо мороженое, дорого на вокзале."
- "Переведите, будь ласка, что там сказали."
Поезд гудит мирным своим гудком,
Взъерошенной чёлкой, сломанным ноготком,
Заплетённой косичкой, мишкой в руке,
Кошкой в переноске, собачкой на поводке.
Это у взрослых нет ничего - паспорт и чемодан,
Ещё зарядка, без которой вообще каюк.
А дети держат любой удар, они пластичнее, чем удар,
Они прозрачнее, чем удар, они как вода, журчат и поют,
Даже когда молчат, всё равно поют.
Дети лечат страх, дети снимают боль.
Детям проще - мама с собой, значит всё с собой.
Группа из десяти человек. Половина - глухонемых.
Волонтёр-пакистанец не знает, кому поручить билет?
- "Вот этой девочке."
- "Но ей же двенадцать лет!"
- "Я говорил с ней, бро, она взрослее, чем мы…"
Боже, вот я стою в белом своем пальто,
В бесполезном своём пальто, в самом тылу добра.
Боже, будь ласка, дай ей немного детства хотя бы потом,
Верни ей то, что сейчас забрал.
Kids
One hundred and six arrive, thirty four depart.
Grannies from Kharkiv, Mariupol mothers—
No language, no money, no social networks—
Only questions, frayed nerves, unmet needs, heavy hearts.
Kids hold it together.
Parents hold onto kids.
A boy with close-cropped hair draws “Grandfather Frost”, then scribbles with black across the drawing.
“What‘s this? An explosion? A picture of strafing?”
“Dyadya, what do you mean? It’s a beard!” The boy is laughing.
Silly grownups, say the darnedest things... Silly grownups, muddled and lost.
The grownups search for the train platform, grab coffee, gulp internet through wifi.
The kids hold up better than their elders, better than you or I.
After four days and nights on the road:
“Mama, my legs are tired.”
“Mama, I’m sleepy.”
“Mama, it hurts. Here, in my head.”…
That’s what you’d expect. What you get instead:
“Dyadya, I am called Vova, what is your name?”
“Mama, I don’t need ice cream. It costs too much at the station.”
“May I have a bit of water? For Granny. Dyakuyu.”
“Translate, bud’ laska, did they call our destination?”
The train gives a soft whistle, its peaceful sound is a tale
Of ruffled bangs, a broken pinky nail, long plaited hair,
A teddy bear in the hand, a small dog on a leash,
A cat peeking out of the carrier with a curious stare.
It’s the grownups who have nothing but a passport, a single suitcase,
And a charger—if that gives out, that would be the end.
But the kids—more flexible and transparent than any blow—Withstand any blow, they are like water, they sing and flow;
They sing and flow, even when they are silent and simply stand.
The kids cure the pain, lift the fear.
It’s simpler for kids — Mom’s here, so everything is right here.
A group of ten, half of them deaf and unable to speak.
A volunteer — a Pakistani man — is standing by,
Unsure whom to entrust with the tickets.
“Give them to this girl.”
“But she is only twelve!”
“Bro, I just talked with her. She is more mature than you or I.”
God, here I stand, in my white winter coat, my useless coat.
Here, on Good’s home front, I silently pray:
God, bud’ laska, give her a bit more childhood, down the road,
When all this passes, give back what you’ve taken away.
Grandfather Frost: a Santa Clause-like character in Russian New Year celebrations
Translator’s notes
Dyadya (Russian) Literally: Uncle. A form of address that a small child would use in speaking with an unfamiliar man.
Dyakuyu (Ukrainian): Thank you.
Bud’ laska (Ukrainian): Please
Author of Original: Tatiana Voltskaya
Translation by Yana Kane. Edited by Bruce Esrig.
Перевод Яны Кане под редакцией Брюса Эсрига
И приходит вошь
И приходит вошь.
Ты морщишься, но беды не ждешь.
Она раздувается долго, покуда вождь
Не проступит из-под белесых ресниц.
Чесаться поздно – приказано падать ниц
И отдавать ей все, чем ты раньше жил –
Парк, метро, крыши, карандаши
В школьном пенале, сына, дочь,
Под шипение: отдавай и убирайся прочь.
Ты лежишь и думаешь: как же так,
Почему я, разиня, трепло, мудак,
Не прибил ее, покуда была мала?
Все хотел тепла,
Все сидел на даче, в офисе, в гараже,
В баре с тихой музыкой, не замечая – она уже
Заслонила полнеба, выпила будущую весну.
Раздуваясь, вошь затевает войну.
Ты же знать ее не хотел –
А она сквозь горы кровавых тел
Глядит на тебя. Пока ты плевался – тьфу –
Она покусала всех, сгорает страна в тифу.
И вот теперь
вошь лишает тебя всего –
Дома, сна, весеннего города, выворачивает естество
Наизнанку, заставляет бежать, куда
Глаза глядят, ослепнув от ярости и стыда,
И в висках грохочет, то мучительней, то слабей:
Вошь не должна жить – найди ее и убей!
A louse appears
A louse appears.
You cringe in disgust, but you feel no fear.
It swells. It keeps swelling till a tyrant glares
Through colorless lashes. It’s too late. You don’t dare
Even to scratch. It commands you — that stare —
To grovel. Surrender your street and your square,
The playground, the schoolbag with crayons and glue.
Your son and your daughter — the louse wants them, too.
“Gimme and scram!” sounds the venomous hiss.
Lying prostrate, you wonder: how it all came to this —
Why didn’t I, a screw-up, a dumbass, a mug,
Flatten that louse when it was a small bug?
You kept warm and snug
At your dacha, your office, a piano bar;
Did not see how high that louse was reaching, how far,
How it gorged itself, how it drained springtime dry,
How that louse planned a war taking over the sky.
You wished not to know, pretended the tale was untrue.
But it piled up dead bodies and now stares down at you.
While you spat in revulsion, it bit everyone just the same.
Louse-borne typhus burns down the country — a feverish flame.
The louse turns your world topsy-turvy. It’s taking away
Your home, your dreams of the future. Now blue becomes gray.
The louse drives you out. You flee, blind with fury and shame.
You hear within you a whisper, a howl, a shout:
That louse shall not live — stamp it out!
Notes
dacha (Russian) is a country cottage, typically used as a second or vacation home, as an escape from the stresses of city life.
This poem, written in March 2022, evokes “The Monster Cockroach”, a popular Russian children's fairy tale poem written by Korney Chukovsky in 1921. “The Monster Cockroach” is regarded as a classic and is known to practically any Russian-speaking child. It tells the story of an overgrown cockroach who assumed power over all other animals by bullying and threatening them, only to fall prey to a sparrow in the end.
Here comes the Cockroach:
"Bring me, animals, your kids;
I'll eat them today at dinner"
The poem came to the fore during the 2020-2021 Belarusian protests, when the protesters referred to incumbent president Alexander Lukashenko as the titular insect, chanting "Stop the Cockroach". Protests in Belarus broke out before and after the disputed 2020 Belarusian presidential election. The calls for the so-called Slipper Revolution, also known as the Anti-Cockroach Revolution, was initiated by businessman and blogger Sergei Tikhanovsky. He compared Lukashenko to the cockroach. The demonstrators also called for killing the cockroach with a slipper in a metaphorical reference to the poem.
Author of Original: Tatiana Voltskaya
Translation by Yana Kane and Victor Fet. Edited by Bruce Esrig.
Перевод Яны Кане и Виктора Фета под редакцией Брюса Эсрига
Над забытой землёю
Стоит деревня над Ветлугой, Пустошка,
От водки весело, да с похмела тошно.
У дяди Коли глаз задумчивый, карий,
А над деревней пролетает Гагарин.
– Американцы, – говорит дядя Коля, –
Над нами кружатся, видать, наше поле
Им шибко нравится, и речка, да хрен им!
Куда ты, Верка, обожди-ка с вареньем –
Грибов достанем да бутылку нашарим.
– А сын-то где же? – Да в райцентре пожарным.
Разлей по стопкам-то, расселись, как баре. –
Петух поёт, и пролетает Гагарин
Над стадом медленным, над Зорькой, Пеструхой… –
А нет Пустошки, над последней старухой
Снежок просыпался, и облачко тает,
Забор упал, один Гагарин летает
Над лесом замершим, он вечно в полёте,
Его улыбка пожелтела в киоте
Меж Богородицей и розой бумажной
И фоткой свадебной Серёжи и Маши.
Летит Гагарин над забытой землёю,
В целинном космосе – кротом землю роя,
Пласты послушные взрезая, как плугом,
Ракетой острою – над речкой и лугом.
Летит над зоною, над хатой, над юртой,
Пустое небо улыбается – Юрой,
И смотрит, голову задрав, дядя Коля,
Не видя больше ни Ветлуги, ни поля,
Ни пьяной Верки – он со звёздами рядом,
Прощён, оправдан, и туман – будто ладан,
И тает родина, хоть спичкою чиркай
В ночи – гагаринской улыбкой чеширской.
1
2
3
4
5
Over the Forgotten Land
By the Vetluga stands a village — Pustoshka —
Merry with vodka, and then hung over, queasy.
Uncle Kolya gazes—brown-eyed and pensive,
While in the sky above the village flies Gagarin .
“Those Americans,” confides Uncle Kolya,
“Are circling close—our field here, I reckon,
They really want it, and our river, but screw them!
Verka , just wait with the preserves, will you now?
Let’s fetch the jar of pickled mushrooms, the bottle.”
— “But where’s your son?" – "In town. He’s a firefighter.
Move, fill the shotglasses, don't sit there, waiting."
The rooster crows. In the sky flies Gagarin
Over the red cow and over the brindle ….
There is no more Pustoshka. Snow drifts lightly
Dusting the last old woman. Clouds pass and vanish.
The fence is rotting. But Gagarin keeps flying
Above the frozen woods. His flight eternal,
While in the icon case his smile has turned yellow
Next to the Mother of God, the rose made of paper,
The photo of Seryozha and Masha’s wedding.
Flying above the long-forgotten land, Gagarin
Traverses virgin space—his mole-like digging
Cuts the soft layers of the earth as with a plough—
With his sharp rocket. Over river, over meadow
He flies, and over prison, hut and hovel.
The vacant sky smiles down with Yuri Gagarin,
And Uncle Kolya gazes up, his chin uptilted.
Kolya’s eyes no longer see Vetluga, nor meadow,
Nor drunken Verka. He’s among the stars. Up there
Absolved, forgiven, he inhales fog like incense.
The motherland melts away into the darkness
Just like the Cheshire smile of Yuri Gagarin.
Translation by Yana Kane and Victor Fet. Переводчики: Яна Кане и Виктор Фет. Edited by Bruce Esrig
Notes
1 Vetluga is a slow, meandering northern river, a tributary of Russia’s most important river, Volga
2 Pustoshka is the name of an old Russian village. It literally means “Small Emptiness”
3 Yuri Gagarin was the first human being who visited the outer space. Pride in the achievements of the Soviet Union in space exploration were one of the foundations of the ideology of the Soviet regime. It is being used in a similar manner by the current regime in Russia.
4 Verka is an informal, dismissive form of a woman’s name, Vera, (which means “Faith” in Russian)
5 Seryozha and Masha are informal, tender versions of a man’s and a woman’s names (Sergei and Maria)